• Роман тысячелетия "Нет мира в садах тучных"	Медина ГАСАНОВА

(Начало в №№ 10, 11 14)

Уродившись маленькой ростом, Гюляра смело посматривала на высоких и статных мужчин, смущая их прямотой и дерзостью. Джамаледдин, уставившись под ноги, сообщил ей о высокой награде и, взяв из рук своей звеньевой лопату, мягко проговорил:

— Может быть, приедут гости из города. Червон просила, чтобы ты никуда не отлучалась.

— А ты? — снимая мокрый платок с головы, кокетливо спросила Гюляра.

— А я-то что? — не понял вопроса Джамаледдин.

— А ты просишь? Мне Червон не указ, — требовательно сказала Гюляра, игриво заглядывая в огромные глаза Джамаледдина.

— Ребенка постыдись, — шепотом произнес тот, чувствуя, как от искорок жгучего взгляда этой женщины в душе его разгорается пожар.

— Вообще-то, я с детишками в город собиралась, обновки им надо купить, — сказал Гюляра и звонко поцеловала сына в пухлую щечку.

— Значит, уедешь? — задыхаясь от гнева, спросил бригадир.

— Значит, уеду, — забавляясь тем, что Джамаледдин злится, ответила Гюляра.

— Поступай, как знаешь, — раздраженно произнес Джамаледдин и бросил лопату на дымящуюся землю.

Горожанин, дожидавшийся его у ворот, увидел, что Джамаледдин мрачнее тучи, и особенно расспросами донимать его не стал.

— С женой что ли поругался? — посмеиваясь спросил он, но, увидев у Чейльхана маленький табун породистых лошадей, забыл обо всем на свете.

— Это традиция, доставшаяся нам в наследство от далеких предков, — с гордостью сказал Чейльхан, скрыв, однако, от приезжего, традиции каких именно предков он, человек глубоко партийный, так свято хранит.

Узнав о том, что в деревне ожидают приезда высоких гостей, незнакомец загорелся идеей провести по этому случаю скачки.

— Я руководитель городского конно-спортивного клуба Ровшан Мурадов. Представляете, как вы удивите своих гостей! — пылко говорил он, убеждая хозяина табуна, скрывавшего от председателя сельсовета поголовье своих скакунов, организовать яркое зрелище в национальных традициях.

Но удивили карагаджцы гостей другим. Когда они вошли в школьный двор, где у памятника вождю революции стояли октябрята, пионеры и комсомольцы, руководитель делегации застыл в долгом молчании. Поначалу сельчане сочувственно поглядывали на высокого представительного мужчину, пытаясь разделить с ним его скорбь, но потом стали удивленно переглядываться. Когда же молчание затянулось надолго, Червон рискнула спросить:

— Может, перейдем к церемонии награждения, товарищ Амиров? Мы еще хотели бы показать вам и национальные скачки.

— Да? — с готовностью ответил тот. — А позвольте спросить, они будут такие же оригинальные, как и этот памятник?

— А при чем тут памятник? — растерялась Червон, твердой воле которой мужчины завидовали черной завистью.

— Объясните, милейшая, как это у вас получилось, что у вождя мирового пролетариата две шапки — одна в руках, другая на голове?

Празднично разодетая Гюляра громко прыснула со смеху. Ровшан, воздев глаза вверх, увидел на голове Ленина каракулевую ушанку, а в его руках — цепко схваченную кепку. Червон поняла, что не сносить ей головы и зло покосилась на директора школы, который тут же пальцем указал на Замана. Тот побледнел, приготовившись упасть в обморок. Обстановку, накаленную до предела, разрядила Лейла, появившись неожиданно с огромным букетом полевых цветов, в самой сердцевине которого ярким пятном алели прекрасные маки. Все внимание участников церемонии переключилось на раскрасневшуюся от волнения учительницу русского языка и литературы.

— Кто такая? — важно спросил высокий гость, с нескрываемым любопытством разглядывая юное создание.

— Вот ведьма, — пробрюзжал Зиярат, мысленно горячо желая, чтобы Лейла споткнулась, упала или хотя бы порвала красивое платье.

— Какая красавица, — зачарованно произнес Чейльхан.

— По моему, я уже где-то ее видел, — задумчиво проговорил Ровшан...

§

Назир вернулся домой под вечер, но в хорошем настроении. Даже морщины, делавшие его лицо не по годам суровым, разгладились. Маленькие серые глазки под густыми седыми бровями, казалось, смеялись. Таким его можно было увидеть крайне редко.

— Ну и педагоги, ну и чудаки, — приговаривал он, поднимаясь по каменной лестнице на большую открытую веранду. — Только Заман мог до такого додуматься. Теперь точно его на пенсию по инвалидности ума спровадят. Хорошо что еще голову нашего Насиба с кладбища не приволок. Вот была бы потеха.

Чейльхан был средним сыном Назира и походил на него более других детей. Такой же светловолосый, с такими же бледно-голубыми глазами.

— Простите, вы что, молокане? — не удержавшись, спросил Ровшан.

Сидевшего рядом с сыном незнакомца Назир не знал, а услышав его несуразный вопрос, нахмурился. Но спустя секунду раскатисто засмеялся и, хлопая себя по коленям, вытер слезы на глазах.

— Ты бы видел Халыга! Вырядился как на парад. Нацепил ордена. Откуда он их взял, одному богу известно. Ни дня на войне ведь не был, а вся грудь в орденах и медалях. Умеет этот старый черт жить в размахом. Он даже не понял, что Ленину другую голову приставили, ха-ха-ха. Погоди-ка... погоди... Это тот горожанин, который хорошо в лошадях разбирается? — спросил вдруг Назир и буквально на глазах стал серьезным. — Слышал я, что ты скачки затеять хотел, да не получилась твоя затея... М-м... да... Теперь Червон как минимум выговор дадут, а Шамиля могут и с работы снять. Во времена Сталина сразу же его на Колыму отправили бы.

В эту минуту из комнат точно пружина выскочил Зиярат.

— Тогда директором школы должен стать я, отец!

— Ну да! Кто ж еще, кроме тебя, — вполне серьезно ответил Назир и повернулся лицом к Ровшану.

Тот сидел как на иголках. Ему не терпелось как можно быстрее решить свою проблему, а потом с помощью Джамаледдина выяснить, не та ли эта Лейла, с которой судьба его уже дважды сталкивала. Но тут произошло непредвиденное. Марал, украдкой вошедшая во двор, в сумерках не разглядела дорогу и нечаянно задела рукой большой медный поднос, который еще днем сама же поставила у тендира сушиться. Тот зазвенел, как набат, и привлек внимание свекра.

— Откуда тебя черт несет в такое время, женщина! — вскипел он, принимая угрожающий вид.

— Я... я... — затрепетала Марал, бледнея от страха.

— Ты! Ты! Где ты была? — загремел Назир, и Марал показалось, что земля разверзлась под ее ногами.

Поглядев на часы, старик понял, что его невестка опять ходила к молла Гамиду. А когда за ее спиной увидел прячущуюся Бильгейс, взорвался.

— Ну я этому святоше-прелюбодею покажу! А ведь я говорил вам, чертовым бабам, чтоб не смели ходить в это логово. Вот, погодите, переломаю я вашему святому ребра и, если он на моих глазах не исцелится, вовсе его до смерти забью. Пусть меня сажают.

Схватив старый крепкий чомаг, Назир бросился к двери с такой прытью, будто и впрямь молла Гамид покушался на его честь. Остановил отца Чейльхан.

— Не пристало вам, уважаемому в селе аксаккалу, бегать с палкой по деревне. Что люди скажут? Молла Гамид не последний здесь человек, да и перед гостем как-то неудобно.

Назир бросил в сердцах палку, отшвырнул сына от двери и выбежал во двор.

Мечети в самой деревне не было. А потому молла Гамид собирал верующих у себя дома. Жил он здесь уже несколько лет, но никто в деревне не знал, каким ветром этого человека занесло в Карагадж. Он знал коран, читал молитвы, тайно призывая всех совершать намаз, но при всем этом носил с собой и партийный билет.

— Оборотень какой-то, а не молла, — ворчал Назир, бродя по окрестностям деревни.

Было уже поздно, Назир немного успокоился и собрался возвращаться домой, коря себя в душе за то, что проявил по отношению к гостю сына столь явное неуважение.

Вдруг где-то совсем близко довольно бойко зажурчал ручеек. Неужели кто-то воду из канала отвел в свой огород? Ведь эта вода предназначалась строго для полива хлопчатника, и никому, даже председателю колхоза, Назир не позволял отводить ее в свой огород. Луна иронически поглядывала на разбушевавшегося старика, словно говоря: «Зря петушишься: каждому свое — ты вот поставлен старостой над водой, а молла — старостой над бабами глупыми». Но свет луна бросала вполне достаточный для того, чтобы разглядеть дорогу под ногами. Назир крадучись прошел мимо буйно растущих кустов ежевики, за которыми начинались огороды молла Гамида. Псов своих на ночь святой всегда с цепи спускал, а на этот раз их здесь не было. В самой глубине огорода горела лампа. Рядом с ней, облокотившись о древко лопаты, стоял сам молла. По всему было видно, что мысли унесли его далеко от здешних мест, если не в Мекку, то уж в райцентр точно. Молла настолько отвлекся от действительности, что не услышал хриплого кашля Назира и вздрогнул лишь после того как, потеряв всякое терпение, тот заорал:

— Никак с аллахом беседуешь? Ну и что ж он тебе с небес присоветовал? Бери, говорит, колхозную воду, поливай себе на здоровье свое личное хозяйство? Разрешил, да? Он, может, там за воду и отвечает, а здесь я ее хозяин. И бабам своим я тоже хозяин! Понял, ты, сатана проклятая, тебе надо не с ним, а со мной советоваться!

Молла от неожиданности утратил дар речи. Однако, быстро придя в себя, испуганным полушепотом сказал:

— Ну что ты разорался на ночь глядя? Народ перебудишь. Председателя сельсовета на ноги поднимешь. Подумаешь, воды немного забрал, ее вон сколько, всем хватит. Что ж по-твоему, моему сыну пропадать? Не по-божески это, не по-божески...

Сын моллы Гамида умудрился прошлым летом стянуть с железнодорожной станции новенькие шпалы и продать их. С моллы потребовали выкуп, в противном случае его единственному сыну грозил срок, и довольно солидный. На все его молитвы о помиловании аллах ответил отказом. Теперь вся надежда была на дыни, которые нужно было хорошо поливать, чтобы они налились соком, обрели хороший товарный вид.

— Ишь как рассудил, а воровать, значит, по-божески. Хороша философия, ничего не скажешь, — не уступал Назир и, выбив из рук моллы лопату, перекрыл путь воде, бегущей из колхозного арыка в огород моллы.

— В рай ты уж точно не попадешь, — укоризненно проговорил молла.

— Ах, как ты меня напугал. А тебе уже там место уготовано, да? Ты за меня не переживай, у меня там знакомство большое. Я чужим женам глупости всякие не рассказывал. И знаешь что, иди-ка ты поскорее спать подальше от греха, уж очень я на тебя сегодня зол.

Молла не стал спорить с Назиром. Он понял, что вода — повод, причина его гнева в другом, и потому послушно довольно быстро направился к своему дому, моля аллаха ниспослать наказание Назиру. Подойдя к калитке, он резко обернулся и, подобно разозленному гусаку, прошипел:

— Безбожник!

...Долгое отсутствие отца переполошило всех в доме. Зиярат, бросив злой взгляд на жену, кинулся вон из дому. Марал вполголоса запричитала.

— Убили... убили бедного моллу, вот грех-то какой, гре-е-ех!

— Да помолчи ты, — рявкнул Чейльхан и, взяв лампу, выбежал вслед за братом из дома.

Ровшан, разинув от удивления рот, молча наблюдал за происходящим, в душе желая поскорее лечь в постель.

— У вас что здесь — кровная месть? — спросил он Бильгейс, снующую по комнате с подушками в руках.

— Никакой кровной мести у нас нет, — разозлился Зиярат. — А вам не пристало разговаривать с чужими женщинами.

Схватив горящую лампу, он выбежал вслед за братом за дверь, но тут же столкнулся с отцом.

— Хвала аллаху, нашелся, — только и смог выговорить Зиярат, вглядываясь в темноту.

— Иди в дом. Ну что побелел, как девица? Жив ваш чертов молла.

— Неужели исцелился? — ошалело проговорила Бильгейс.

— Вон! — заорал Назир на жену. — Не тронул я вашего святого... пока.

— Отец, прошу вас, — начал было Чейльхан.

— Жениться тебе, сынок, уже пора, а все трясешься, как тута, — грустно сказал Назир.

— А я, отец, как раз и собираюсь жениться, — осмелел Чейльхан. — Вот хотел просить тебя сватов посылать к дядюшке Халыгу. Уж очень его внучка хороша. Крепкая, статная, красивая и диплом есть.

— Здесь-то ты прав, — задумчиво произнес Назир, — девушка она и впрямь красивая, но городская...

— Как городская! — взвился Ровшан, подскочив с полу, как ужаленный. — Разве она не местная?

— Из Баку... Здесь таких красавиц редко встретишь, — сказал Назир.

Уж толк в женской красоте он знал. На этой почве первый скандал у них с Халыгом и вышел, когда тот на Гюльхар был женат. Такой женщины, может, во всей Мугани не было. Статная, большеглазая, белокожая. Картинка и все тут. Как-то Назир повел коня к речке на водопой, а она воду в кувшин набирала. На берегу ни души, а берег-то сам высокий, как стена, — ничего за ним не видать. Гюльхар подобрала юбки, чтоб не замочить. Ну Назир и не удержался, провел рукой по белым ее ногам. Думал, оплеуху получит, а Гюльхар ни крика, ни шума не подняла, только сильнее руку его к телу своему прижала. А тут как на грех соседка за водой спустилась.

— Эй, Халыг, пока ты тут со своими баранами возишься, Гюльхар на реке с Назиром милуется, — сказала она, проходя мимо Халыгова плетня.

Гюльхар он в тот же день прогнал из дому, всучив ей в руки маленький тряпочный комочек, в котором, ничего не ведая, сладко посапывала Гюляра.

А Назир с тех пор стал его заклятым врагом.

(Продолжение следует)