• Роман тысячелетия "Нет мира в садах тучных"	Медина ГАСАНОВА

(Начало в №№ 10, 11, 14, 15)

Захлопав яркими, блестящими в лучах восходящего солнца крыльями, громко закричал на всю деревню большой красивый петух, возвещая о наступлении нового дня. Спросонок Ровшан не сразу разобрался, выходной сегодня или понедельник. Но когда сообразил, что началась очередная рабочая неделя, стремительно поднялся с постели и, наскоро одевшись, вышел на веранду. Утренний пронзительно чистый воздух ворвался в его легкие с глубоким вдохом и ошеломил горожанина вкусом свежей столовой зелени, лежавшей на белой скатерти.

— Как спалось? — посмеиваясь в рыжие усы, спросил Чейльхан. — Давай, спускайся во двор, походи по росе босиком. В городе такое удовольствие небось даже за деньги не найдешь.

Он уже проводил своих лошадей на пастбище, поручив племяшу их пасти, и собирался завтракать.

— Да у меня на спортбазе такая же трава. Может, ваша чуть гуще, — сказал Ровшан, стараясь не проявлять неблагодарности по отношению к гостеприимным хозяевам дома. — Послушай, а давно к вам эта девушка из города приехала?

— Еще летом, она работает училкой у нас в школе, а что? Понравилась? Я уже на нее глаз положил, — вполне серьезно ответил Чейльхан.

— О! Тогда на ней уже живого места нет, — злорадно сказал Зиярат, торопливо уплетая рисовую кашу. — Насколько мне известно, на Лейлу заглядываются и Вагиф, и наш инспектор. Когда он в последний раз в деревню приезжал? А теперь почти каждую неделю здесь пропадает. Заман приглядел ее для своего сыночка. Словом, нарасхват наша новая муаллима. Эх! Вернулись бы старые добрые времена, когда женщина под чадрой дома сидела.

Чейльхан насторожился. Не понравились ему ехидные нотки, зазвучавшие в голосе брата.

— Не забывай, что она нам родня! — встревоженно сказал он, стараясь заглянуть ему в глаза.

Зиярат махнул рукой и, захватив свою папку, бегом спустился во двор.

— Где мои туфли?! — озираясь по сторонам, заорал он.

Путь до школы был неблизкий, и Зиярат вовсе не хотел появиться на уроках позже Лейлы. Марал выбежала из нижнего дома, держа в руках начищенные до блеска штиблеты мужа, осторожно положила их возле ног Зиярата и, не поднимая головы, ушла по своим делам. Ровшан дивился здешним порядкам, но вмешиваться в чужие дела не стал.

— А можно я с вами в школу пойду? — спросил он вдруг Зиярата, чем вызвал недобрую его усмешку.

— Почему бы и нет. Наша школа с некоторых пор превратилась в зверинец. Вся деревня приходит посмотреть, как новая учительница кушает, как делает стенгазету, ставит какие-то дурацкие спектакли, словом, всякой ерундой занимается. Одним зрителем больше, другим меньше, какая разница, — говорил Зиярат, спеша к воротам.

— А лошади? — ревниво напомнил Чейльхан, увидев, как Ровшан стремительно направился вслед за ним.— Ты вроде сюда за лошадьми приехал.

— Так-то оно так, - задумчиво произнес Ровшан, — я только удостоверюсь, а потом куплю у тебя парочку кобыл и обратно в город поеду. Времени у меня в обрез.

— Видишь ли, друг, народ у нас болтливый... Ты уедешь, а ей здесь работать... — предупредил Чейльхан гостя, умываясь холодной речной водой. — Есть у нас тут директор дома культуры, Гюльдерен ее зовут. Ладная девушка, можно сказать хорошая, работящая, с двумя дипломами. А вот пару раз ее с чужими парнями в селе увидели, и ни одна живая душа к ней в дом сватов не посылает.

— Намек твой понял, — ответил Ровшан. — Буду стоять на пионерском от нее расстоянии и только лишь поинтересуюсь, та ли это особа, которая однажды свалилась мне на голову по дороге на мою базу и встретилась, когда я уезжал на соревнования. Если это совсем другой человек, я и рта не раскрою. Даю тебе слово мужчины.

Увидев Ровшана, Лейла зарделась, как те маки, которые накануне держала в своих руках. Зиярат с удовольствием взял это на заметку. “Ну погоди, красавица, — думал он по дороге в свой класс, — я покажу тебе, как у других кусок хлеба отнимать”.

— Доброе утро, коллега, — нарочито громко произнес он и, оглянувшись по сторонам, с радостью в голосе добавил, — к вам жених приехал.

Десятки любопытных детских глаз, округлившихся от удивления, уставились на высокого представительного и недурного собой молодого человека, заставив его сконфузиться.

— Чему ты улыбаешься?— удивился Саттар муаллим, столкнувшись с Зияратом у входа в учительскую.

Смуглое от природы лицо Зиярата аж посветлело от счастья. Тихим, вкрадчивым голосом он поведал своему коллеге о том, что к новой учительнице приехал ее жених выяснять отношения.

— Как увидел ее на днях в школьном саду, так за сердце и схватился. Кругом, говорит, ищу, извелся весь, а она, изменщица, здесь. Всю ночь охал, ахал, спать не давал, — говорил Зиярат, внимательно следя за тем, какую реакцию на Саттара производили его слова.

Учитель истории бледнел, краснел, вздыхал, цокал языком, слушая коллегу.

— А ты уверен в том, что это именно она ему изменила? Как ты думаешь, почему? — наконец спросил он.

Зиярат многозначительно промолчал. Теперь он был уверен в том, что слушок недобрый о Лейле медленно, но верно по деревне поползет. Оставив Саттара в смятении, Зиярат быстро направился в свой класс.

Лейла поручила ученикам выполнять упражнение и вышла в школьный двор, плотно притворив за собой дверь.

— Ровшан? — удивленно спросила девушка, во все глаза разглядывая молодого человека.

Загоревший, синеглазый, он со стороны смотрелся чертовски эффектно.

— Так я не ошибся, это действительно ты! Веришь, глазам своим не поверил, — с нескрываемой радостью сказал Ровшан. — Вот чудачка. У тебя что, ностальгия по сельской жизни?

— Да нет, — смущенно ответила Лейла, придерживая рукой дверь, за которой, затаив дыхание, стояла сгорающая от любопытства детвора. — Я здесь работаю. А ты как в Карагадже оказался?

— За конями приехал, — улыбаясь, проговорил Ровшан. — А ты повзрослела, летом была совсем другая... Может, пройдемся?

— У меня же уроки, — сухо ответила Лейла, отводя взгляд от указательного пальца Ровшана, на котором поблескивало новенькое обручальное кольцо. — Меня дети ждут.

— Никуда твои дети не денутся. Лучше ответь, как твои дела на личном фронте?

Лейла вздрогнула, вспомнив, как, расчувствовавшись, однажды поведала незнакомому человеку о своих сердечных делах, надеясь на то, что больше никогда с ним не встретится.

— Никакого фронта нет. Бои давно закончились. Обошлось без победителей и побежденных, — глубоко вздохнув, ответила она.

— Не может этого быть! За такой девушкой, как ты, я бы на край света пошел, — вдруг сказал Ровшан.

Глядя на Лейлу, с которой судьба удивительным образом его сталкивала, он вдруг почувствовал, как теплая нежная волна прошла по его огрубевшему в спортивных баталиях сердцу.

— А я вот так и не нашла такого, за которым можно было на этот самый край света пойти, — с грустью в голосе ответила девушка.

- А саламу ва аллейкум, — произнес вдруг кто-то за спиной, заставив их вздрогнуть от неожиданности. — Я здешний молла, зовут меня Гамид, а вы, судя по всему, Лейлой будете.

В руках у молла Гамида были четки из кизиловых косточек. Такие она видела у своего деда Халыга. В остальном молла Гамид ничем особо не отличался от других сельчан. Но под его пронизывающим до глубины клеток взглядом молодая учительница чувствовала себя неуютно.

— Зачем ты, дочь моя, вбиваешь в головы несмышленых детей этот чертов атеизм? — спросил он мягким, вкрадчивым баритоном, и Лейла мысленно отметила, что у служителя религии довольно приятный мужской голос. — Это же такой смертный грех... Вот ты, например, знаешь, почему Горький не вступил в коммунистическую партию? А Маяковский? Он ведь тоже был беспартийным, а почему? Я скажу тебе, дочь моя. Потому что в Бога они верили! В единого и всемогущего Аллаха!

— Чушь! Ерунда! — возмутилась Лейла. — А как же они тогда такие сильные, идейные произведения создавали?

— Э, это только одному Аллаху известно. Он все видит, так что не гневи его, дитя мое. Приходи к нам, я расскажу тебе, к примеру, о том, что Толстой принял ислам. Да, да. Вот ты университеты закончила, дипломы имеешь, а не знаешь, что Лев по отцу Николаевич был против крещения несмышленых детей.

Веру надо принимать сознательно и добровольно, — назидательно говорил молла Гамид, — и служить Всевышнему всем сердцем и душой.

Зиярат появился как гриб после дождя.

— Вы, дядюшка молла, тоже время нашли для таких высокоидейных разговоров. Не видите, что к человеку жених из города приехал отношения выяснять. А вы — партийный, беспартийный. Не мешайте людям в любви объясняться...

Последние слова он произнес нарочито громко, явно играя на публику.

Молва о том, что в деревню приехал жених Лейлы, распространялась по всей деревне со скоростью света.

— Это, дорогая моя, тебе не город. Здесь все на виду, — сказал Зиярат, отвечая на немой вопрос Лейлы.

Ровшан, точно громом пораженный, с высоты своего роста недоуменно смотрел на Зиярата.

— Послушай, а с чего ты взял, что я ее жених? Рзаве мы с тобой эту тему утром обсуждали?

Зиярат метнул в сторону горожанина острый, точно нож, взгляд и, противно захихикав, сказал:

— А что обсуждать! И без того все понятно! Ясно как день, за какой кобылой ты к нам в Карагадж пожаловал...

Далее произошло нечто такое, из-за чего из всех классных комнат повыбегали и учителя, и ученики.

Ровшан, схватив Зиярата за шкирку, поднял его от земли до уровня своей груди и врезал кулаком промеж глаз с такой силой, что из носа учителя русского языка брызнула алая кровь.

— Помогите! Убивают! — закричал Зиярат, болтая в воздухе ногами.

Шамиль, выбежавший из учительской на шум, расталкивая толпу собравшихся зевак, приблизился к Ровшану и, глядя на него снизу вверх, уважительно попросил:

— Положите его на землю! Какой биябырчылыг! А вы что собрались? Людей не видели? Какой биябырчылыг! Марш по классам!

Вытирая взмокшее лицо несвежим носовым платком, директор школы укоризненно смотрел на Лейлу, как бы говоря: “Я знал, что с тобой хлопот не оберешься”.

§ § §

Гюляра пекла лаваши, когда в ее поросший свежей сочной травой двор вошла Бирджагыз.

— Да не устанут твои руки, — сказал она и, прибрав юбки, села рядом на землю. — Показала бы свой орден. Золотой? На зубы пойдет?

Гюляра улыбнулась, гордо подняла голову и, ловко поддев сырую лепешку, бросила ее на раскаленный садж.

— Не знаю, золотой он или нет, а блестит на солнце, как настоящий. Детишкам дала поиграться, — довольно сказала Гюляра и с чувством собственного достоинства посмотрела на Бирджагыз, поймав на себе ее завистливый взгляд.

— Знаешь, сколько я таких орденов могла бы в молодости получить... — задумчиво сказала Бирджагыз.

— А что же не получила? Видно, все же не только за красивые глаза у нас ордена раздают, — ответила Гюляра и громко крикнула дочь:

—Назиля, неси-ка сюда сыра, чаю. Будем тетю Бирджагыз угощать.

Услышав слова Гюляры, Бирджагыз оттаяла. Такого сыра, как у нее, во всем Карагадже не было.

— Я вообще-то к тебе по делу, — озираясь по сторонам, шепотом произнесла Бирджагыз.

Какими делами занималась эта женщина, в Карагадже знали все. За глаза Бирджагыз называли сводней, вкладывая в это слово и соль, и перец, но за советами в сердечных делах обращались только к ней. Наверное потому, что никто другой в деревне не брался быть посредником между влюбленными, и никто другой не умел так крепко хранить чужие тайны.

— Уж не знаю, что такое ты Джамаледдину сказала. Он который день ходит сам не свой. Вот платочек велел тебе подарить.

При этих словах она вытащила из-за пазухи легкий газовый платок бледно-желтого цвета, прошитый золотыми нитками.

— Мне? — задохнувшись от восторга, спросила Гюляра.

Не привыкшая к подобным знакам внимания, она обрадовалась, точно маленький ребенок красивой забавной игрушке.

— Японский! — знающе сказала Бирджагыз. — Даже в автолавке такого нет. Где достал, сама не знаю. Единственный, можно сказать.

Гюляра вытерла руки, перепачканные мукой, о фартук и подошла к стене амбара, в которой было встроено зеркало. Накинув легкий как пушинка платок на голову, она посмотрела на себя и засмеялась.

— Да я, оказывается, очень даже хороша. А?

В свои тридцать семь лет Гюляра выглядела довольно молодо. А благодаря маленькому росту ее и вовсе можно было принять за юную особу. Она любовалась собой, точно человек без забот и хлопот. Но тут раздался детский плач. Из-за дома выбежала растрепанная Назиля, за ней бежали вытирающие рукой слезы и сопли младшие братья. Возле тендира они сцепились, отнимая друг у друга мамин орден, и визжали от боли и злости.

Глубоко вздохнув, Гюляра сняла с головы газовый платочек, так шедший к ее лицу, и, передав его Бирджагыз, с грустью сказала:

— Я свое отлюбила, мне теперь можно только детишек своих любить...

(Продолжение следует)