• Роман тысячелетия "Нет мира в садах тучных"	Медина ГАСАНОВА

(Начало в №№ 10, 11, 14, 15, 17, 19, 21)

Марьям считалась лучшей ученицей школы, и, пожалуй, другой такой красавицы в Карагадже не было. Большие карие миндалевидные глаза, обрамленные густыми длиными ресницами, смотрели на мир еще по-детски доверчиво, но уже могли сразить сердце любого мужчины. Гибкий стан девочки напоминал молодой тонкий тополек, и, точно раскрывающиеся почки, трепетали под яркой блузкой маленькие, наливающиеся соком новой жизни, груди. Ей не исполнилось еще 16 лет, а на безымянном пальчике уже поблескивало золотое колечко. Она гордилась тем, что отличается от своих сверстниц, а девчонки умирали от зависти, когда Марьям показывала им подарки, которые на праздники приносили ей родственники жениха.

— Но он же почти вдвое старше тебя, — говорила Махиля двоюродной сестренке, удивленно рассматривая богато инкрустированный маникюрный набор. — Я бы за такого старика замуж ни за что не пошла.

— Уж лучше рано, чем остаться старой девой, как наша учительница. Мою бабушку вообще в 13 лет сосватали, — ответила Марьям, выкладывая на стол дорогие отрезы и пеньюары, которые получила в подарок на 8 марта.

— А ты его любишь, как Лейли Меджнуна? — спросила Махиля, завороженно глядя на груду красивых вещей.

— Не знаю, — замялась девочка. — Во всяком случае, с ума по нему не схожу.

Марьям вообще не научилась еще разбираться в своих чувствах, а девичье сердце упрямо молчало, не давая никаких советов по поводу предстоящих перемен в ее личной жизни. Магическая сила даров и подношений жениха заглушала робкие ростки сомнений, которые иногда возникали в ее маленькой головке.

Когда Махиля увидела прелестные сережки с черным сапфиром, решила вопросов Марьям больше не задавать.

— Вы обе маленькие глупые девчонки, — возмутилась Лейла, услышав рассказ Махили. — Я тебя посылала за тем, чтобы ты узнала, почему Марьям перестала школу посещать, а не разглядывать дурацкие тряпки.

— Ей жених запретил, а тряпки вовсе не дурацкие, импортные! — грубо ответила Махиля и, тряхнув рыжими кудряшками, вдруг рассмеялась: — Я бы показала своему жениху, как мною командовать. Что значит, туда не ходи, сюда не смотри...

— Да разве дело только в этом? — удивилась Лейла. — Как вообще можно допустить, чтобы твоей судьбой кто-то другой распоряжался. Мы же живем не в средние века! А вдруг Марьям встретит человека, которого полюбит больше жизни, что тогда?

Махиля задумалась. Сама она два года назад окончила восьмилетку и с нетерпением ждала, когда в двери их дома постучат сваты, но они что-то не очень торопились. Не особенно спешил и человек, которого можно было бы полюбить на всю жизнь.

— А ты встретила такого? — с нескрываемым любопытством спросила Махиля Лейлу, ожидая услышать рассказ о романтических приключениях учительницы.

Но та разочаровала ее долгим молчанием и коротким, но подводящим черту под разговором на эту тему ответом:

— Нет, не посчастливилось!

— Выходит, и ждать нечего, — тяжело вздохнув, грустно проговорила Махиля.

— Ну, если так рассуждать, тогда вообще лучше не жить, — тихо ответила Лейла и решила сама поговорить с Марьям.

Девочка встретила ее радушно, провела в свою комнату. Она светилась от радости, показывая своей учительнице атласные одеяла и матрацы, приготовленные для приданого заботливыми руками Сакины хала.

— Надо хотя бы восьмилетку закончить, — обеспокоенно сказала Лейла матери Марьям, полной, немолодой уже женщине с тяжелыми мешками под глазами.

— А для чего? — безмятежно спросила Сакина хала. — Дочь скоро выйдет замуж, будет с детьми сидеть дома, вести хозяйство... Насыпать птицам зерна можно, и не зная арифметики. Это тебе не город. Там всему надо учиться, а здесь наш главный учитель — природа. Запахло в воздухе весной — надо землю готовить к посеву... Ты же видишь, что Марьям уже становится девушкой. Засидится, так и останется на моей шее. А мне без мужа одной управляться со всем хозяйством трудно. Старею я, да и здоровьем слаба стала. Хочу на внуков поглядеть... Все, дорогая учительница, нужно делать в свое время. Не откроешь дверь тому, кто постучал в нее первый, так дорога в твой дом травой и порастет. А Парвиз и человек хороший, и жених видный. А уж какой хозяйственный. Дом свой строить начал, машину вот недавно купил.

Лейла знала, что и козырей у этого самого Парвиза было немало. Когда она взялась за ремонт школы, он первый вызвался ей помочь. Работал на совесть, бывало, и на ночь оставался, а вот денег у учительницы не взял: — Может, и мой сынишка скоро учиться сюда придет, грех у детей деньги брать.

Совестливый. Тогда-то Лейла и обратила на него внимание. Статный, красивый, мастеровой. Ни одна стройка в деревне без него не обходилась: лучше и ловчее него никто саманные кирпичи в Карагадже не резал. А уж как он умудрялся раньше всех собирать урожай овощей, тоже для всех было загадкой. Но первым в Россию с товаром уезжал именно Парвиз.

— Марьям могла бы стать хорошей учительницей, — сказала Лейла, пытаясь как-то переубедить Сакину хала.

— Хватит с нас и одной, — усмехнулась та. — Пусть уж лучше мужики работают, меньше разговоров всяких будет.

Лейла почувствовала, как кровь прилила к ее щекам. Камешек был брошен явно в ее огород. Она хотела было запустить его обратно, но тут Сакина хала, обращаясь к дочери, как бы между прочим, сообщила:

— Ты знаешь, что у Сейраны гости? Невеста Вагифа приехала. Видно, на свадьбу. Ладная девушка. Под стать Вагифу. Хорошая пара, дай Аллах им счастья и семеро сыновей.

— На какую свадьбу? — охрипшим вдруг голосом спросила Лейла.

— На хорошую... маленькую свадьбу, — улыбаясь, ответила Сакина.

Мать Марьям приготовилась было сообщить еще какую-то новость, но решив, что и этой Лейле хватит с лихвой, передумала.

В голове у сельской учительницы вдруг как-то странно зазвенело. "Похоже на колокольчик однозвучный", — думала она, прощаясь с Сакиной хала.

— Что с тобой, доченька, на тебе ж лица нет? — с явной иронией в голосе спросила Сакина хала.

— Да так... наверное, жара, — рассеянно ответила Лейла и спустилась во двор.

Несмотря на то, что в доме не было мужчин, он был ухоженным и аккуратным.

— Это все наш Парвиз, — гордо сказала Сакина хала и с видом победительницы посмотрела на сельскую учительницу.

— А вы как? На свадьбу пожалуете? — продолжая пытать Лейлу, спросила она.

— Не знаю, меня еще не пригласили, — ответила учительница и, не простившись, вышла за ворота дома Сакины хала.

"Ну вот, уже и свадьба... И с чего я вообще взяла, что этот человек ко мне неравнодушен? Ему, наверное, как у Есенина, "просто захотелось заглянуть в окно", а я Бог знает что себе вообразила", — терзалась девушка всю дорогу домой.

Она была так занята своими мыслями, что и не заметила женщину, неожиданно преградившую ей путь.

— Послушай, ты! — тоненьким голоском заговорила она. — Скажи-ка своему дяде Дадашу, чтобы он перестал испытывать мое терпение. Знаешь, как меня здесь называют? Отважная Сельми! Поняла? Пусть грязные свои руки уберет прочь от моих баранов!

— А при чем тут я? — опешила Лейла.

— Хочешь, скажу, при чем? Перестань ему давать лекарства, которые он подсыпает в корм моей скотине. Не посмотрю, что ты из города приехала, так отделаю, что даже урод семигорбый на тебе не женится!

— Послушайте, что это вы себе позволяете? — вскипела Лейла, разозлившись на незнакомую ей женщину. — Я приехала сюда учить ваших безмозглых детей, а вы от безделья не знаете, как убить свое время?

Сельми на удивление внимательно выслушала Лейлу и, криво усмехнвшись, сказала:

— Вот и занимайся своим делом, а с нашими женихами и баранами мы сами разберемся. И никого убивать я не собиралась, поняла? И дети мои давно уже в этой самой вашей школе отучились. Тебе самой не мешало б хороший урок преподать!

Пока Лейла соображала, как ответить этой сельчанке, Сельми круто повернулась к ней спиной и гордо зашагала к реке, неся за плечами большой медный кувшин для воды.

О каком лекарстве говорит эта женщина? Неужели обычной бодягой можно лишить жизни барана? Других лекарств Лейла Дадашу не давала. Решив переговорить с дядей, девушка прибавила шаг, но тут мимо нее по проселочной дороге проехал пыльный уазик.

— Как дела, учительница? — крикнула, высовываясь из окошка, Червон.

— Школу новую надо строить! — ответила Лейла первое, что пришло ей на ум.

— В следущей пятилетке обязательно выполним твое пожелание, — ответила председатель колхоза и махнула на прощание газовым шарфиком.

— Жди! Сейчас прямо тебе школу и построили! — послышался за спиной мужской голос, показавшийся Лейле знакомым.

Она обернулась и увидела Фазиля. Если бы не врожденное косоглазие, его можно было считать вполне симпатичным молодым человеком. Голубоглазый, светловолосый и белокожий он сильно отличался от смуглолицых жителей Карагаджа. Ему подобных в селе было еще несколько человек — дед Назир со своим сыном Чейльханом, да Сулейман. Все они по материнской линии восходили к дальнему предку, которого звали Нурали и который, по расказам 120-летней жительницы деревни Мирвари нене, был русоволосым голубоглазым. Лейла вспомнила, что и она в детстве была блондинкой, за что многие родственники в шутку называли ее "малакан баласы".

— Ты, случайно, на себя в зеркало не смотрела? — спросил Фазиль, еле сдерживая смех. — Такой серьезной я, пожалуй, тебя еще не видел. Что-нибудь стряслось?

Лейла остановилась, откинула со лба непослушную прядь волос и с болью в голосе заговорила:

— Ну что за люди живут в этой деревне? Складывается такое впечатление, что им больше нечего делать, как следить за тем, куда я хожу, с кем разговариваю, что ем, как одеваюсь... Каждый так и норовить сказать какую-нибудь гадость, испортить настроение. За что? Я ведь никому ничего плохого не сделала.

Фазиль нагнулся к земле, сорвал подорожник и, вдыхая его аромат, блаженно проговорил:

— Ну, это с какой стороны посмотреть, мне лично вреда от тебя никакого нет, а вот Зиярата ты задела за живое. Почти все часы у него отобрала.

— Послушай, — возмутилась Лейла, — я приехала сюда по направлению. И не уеду, пока не отработаю положенные два года. Нравится вам это или нет!

— Ты была у Марьям? — спросил Фазиль, стараясь сменить тему разговора.

Лейла утвердительно кивнула головой, пытаясь справиться с эмоциями, бурлившими в ее душе.

— Бесполезно. В этой деревне так испокон веков заведено — судьбу молодых решают их родители. И моего согласия никто спрашивать не стал...

— А что в этом хорошего! — возмутилась Лейла. — Разве ты можешь считать себя счастливым человеком?

— Здесь это неважно. Главное — у тебя есть семья, дети, — сухо ответил Фазиль, вспомнив о том, с какой неохотой всякий раз возвращается домой. Даже детей своих — первенца-сына и дочь, он не любил той отцовской любовью, которую в детстве испытал в полной мере сам.

Вспомнил он и о том, как его женили, обманом заманив в деревню. Получив телеграмму о безвременной кончине отца, Фазиль бросил все свои городские дела и сломя голову помчался в Карагадж. Знал бы, что на собственную свадьбу, ни за что не поехал бы. Дома его дожидались пышущий отменным здоровьем Гулам киши, тойхана, полдеревни гостей и невеста, одетая в самое настоящее подвенечное платье...

— Мы были помолвлены с детства, но я никогда не придавал этому серьезного значения, — тяжело вздохнув, сказал Фазиль.

— А что помешало тебе уехать обратно в город? — удивилась Лейла.

— Уронить слово отца? Опозорить девушку, которая приходится мне родней? — ужаснулся Фазиль. — Такую дерзость я себе позволить не мог!

— Значит, просто никогда по-настоящему никого не любил, — категорично сказала Лейла, уверенная в том, что настоящее, сильное чувство заставляет человека любыми средствами бороться за свое счастье.

Они подошли к большому старому вязу, из-за которого рассорились Дадаш и Сельми, постояли в его тени, каждый думая о своем, и собирались было разойтись, как к ним подбежала запыхавшаяся Марьям.

— Учительница, вы сумочку свою забыли! Мы столько вас звали, столько звали... И мама, и я... — улыбаясь, сказала она и вскинула глаза на Фазиля.

— Марьям? — удивился тот. — Давно тебя не видно. Ты почему в школу не ходишь? Занятия ведь продлили до июля!

Фазиль говорил то, что должен был сказать учитель, а думал, разглядывая свою ученицу, совсем о другом.

Перед ним стояла удивительно красивая девушка. Когда Марьям успела из сопливой крикуньи с нечесаными косами превратиться в юное очаровательное создание? И почему он раньше не замечал этой своей ученицы, лучше других знавшей столь нелегкий предмет, как физика.

— Ее жених в школу не пускает, — уставшим голосом проговорила Лейла.

— Надо с ним поговорить, — растерянно произнес Фазиль, затрудняясь объяснить те чувства, которые вдруг овладели им.

Он, зная о том, что его бывший одноклассник Парвиз обручился с Марьям, принял эту новость как должную. Но почему-то сейчас мысль о том, что юная особа, стоявшая перед ним, может принадлежать другому человеку, точно заноза вонзилась в его сердце.

— Не надо ни с кем говорить, я завтра приду в школу, — сказала вдруг Марьям и зарделась как горизонт перед закатом солнца.

— Вот и умница! — обрадовалась Лейла и, обняв девочку, крепко прижала ее к груди.

(Продолжение следует)