• Роман тысячелетия "Нет мира в садах тучных"	Медина ГАСАНОВА

(Начало в №№ 10, 11, 14, 15, 17, 19, 21, 23, 26, 30, 31, 34)

Дорогие читатели, многие из вас, вероятно, задавались вопросом, откуда мне так хорошо известны подробности сельской жизни. Я родилась и выросла в Баку, хотя корни моих родителей берут начало в деревнях, каких в нашей родной стране немало, и я только горжусь этим. Мое детство прошло в селе Ангихаран Шамахинского района, давшем нашей республике немало именитых ученых, политических, общественных и государственных деятелей. Это село описано в романе "Август месяц жаркий" как деревушка Сарыагадж.Карагадж — родина моего отца. Ровно два года я работала здесь педагогом русского языка, и прототипами многих героев "Сельской учительницы" стали реальные жители этой удивительной деревушки, расположенной в четырех километрах от железнодорожной станции.

Вся деревня искренне скорбела по поводу безвременной, а главное неожиданной, смерти своего самого неприметного, самого спокойного и непритязательного односельчанина. Женщины, собравшись в самой большой комнате его дома, устланной коврами и паласами собственного производства, ревели навзрыд, в кровь царапая лица. Плакальщицы, то одна, то другая, вспоминали все достоинства умершего, доводя близких родственников до полуобморочного состояния.

— Ой, прости, прости меня, чтобы я превратилась в камень, чтоб меня гром разразил, как я не почувствовала того, что грозит тебе беда, — причитала, раскачиваясь в трансе Бирджагыз, которой Дадаш приходился двоюродным братом по линии отца. — Я бы защитила тебя, я бы не дала дереву упасть...

— Интересно, как она это сделала бы, — не сдержавшись, съязвила Сейрана, но, натолкнувшись на колючие взгляды карагаджских женщин, умолкла, уйдя в себя, вспоминая свои потери. Дадаша она знала недостаточно хорошо, и потому слезы на ее глазах могли вызвать только утраты самых близких ей людей. И чтобы не казаться безучастной, она изо всех сил думала о своем первом муже, которого горячо любила, о матери, которая испустила свой последний вздох на ее руках.

И это так сильно разбередило ее душу, что Сейрана вдруг громко, в голос заплакала, удивив всех столь бурным проявлением своего сочувствия.

Балабегим, поминая молодого Дадаша, поименно назвала и других усопших во цвете лет карагаджцев, каждый из которых был так или иначе близок сидевшим в комнате женщинам. Они заплакали так громко, что мужчинам, сидевшим в палатке во дворе, пришлось сделать им вежливое замечание.

Из-за рева, стоявшего в женской комнате, не слышно было, как молла читает ясин.

Женщины приумолкли. Гюляра принесла чистые простыни и покрыла ими затекшие от долгого сидения ноги своих родственниц. Уставшая от громкого плача Бирджагыз спустилась во двор, где готовилась поминальная еда.

Умыв лицо, она уже как заправская повариха распоряжалась, сколько сарыкека и корицы положить в кюфте-бозбаш, когда лучше добавить, сколько и какую порцию подавать мужчинам, когда они вернутся с кладбища. Увидев у ворот Лейлу, она метнулась в ее сторону.

— Мы же просили тебя не приходить сюда, — прошипела она, торопливо уводя девушку за дом. — Люди подумают, что ты сюда из-за Вагифа пришла!

— Неужели в такую минуту они могут думать об этом?! — возмутилась Лейла. — Дадаш ами и мне доводился родственником, так почему же я не могу скорбеть вместе со всеми и как все?!

Укоризненно посмотрев на племянницу, Бирджагыз вдруг поняла, что девушка по своему права, и не стала удерживать ее, положившись на судьбу.

Почтив память Дадаша, мужчины возвращались в деревню.

— Ну почему именно он? Чем он прогневил бога? Никогда ничего лишнего не просил, всегда довольствовался самым малым, — от души горевал Фазиль, вытирая большим платком мокрое от слез лицо.

— Верно говоришь, — тяжело вздохнув, поддержал его Заман. — Помню, когда он учился в школе, я всегда сажал его на последнюю парту, и хоть бы раз он заартачился, хоть бы раз ...

Как должное принял Дадаш решение отца, когда тот выделил ему участок, точно изгою, на самой окраине деревни, земля которого неожиданно для Рустама киши оказалась благодатной и плодородной. Вскоре после него здесь построили свои дома из саманного кирпича Халыг и Назир, и этот участок перестал восприниматься как заброшенная карагаджцами окраина. Так же покорно согласился Дадаш и с решением Рустама киши жениться на нелюбимой Мелек. Она была его двоюродной сестрой по линии отца. Здесь, в Карагадже, такие браки считались традиционными, а традиции свои карагаджцы чтили свято. Не противился особо Дадаш и тогда, когда сын Халыга киши Амиршах поставил меж их огородами плетень, прихватив солидный кусок его земли. Казалось, этот человек уже тогда чувствовал краткосрочность своего пребывания на земле и не растрачивал душевных сил на вещи, не заслуживающие его внимания, просто наслаждаясь бесценным даром жить.

Говорят, когда предаешь усопшего земле, на душе легче становится. Видно, не всегда. Мужчины, возвращавшиеся с кладбища, что испокон веков находилось за селом на пригорке, были в полной власти грустных чувств, впервые, быть может, за все это время серьезно думая о бренности своего существования.

— Даже не верится, что уже три дня прошло. Будто и не было этого человека среди нас, — задумчиво проговорил Адиль, прервав тягостную тишину. — С Зияратом вот ведь ничего же не случилось. Когда он ударился об мою машину и отлетел к реке, я думал, костей не соберем. А он уже и в школу ходит.

— И слава богу, — тяжело вздохнув, сказал Саттар. — Тебе, брат, просто очень повезло. Кто знает, как сложилась бы твоя судьба, будь конец этой истории иным. Молодчина все-таки эта Лейла. Такому подонку и воды-то подать жалко, а она свою кровь, можно сказать, задаром ему подарила. Вот потому он и оклемался. Теперь, считай, они кровные родственники. Надо же. А были, можно сказать, кровными врагами...

Учитель истории покосился на Вагифа, шедшего в конце процессии, затем посмотрел на своих односельчан, но по их понурому виду понял, что никто из мужчин этой темы сейчас не поддержит. А жаль, Саттару просто не терпелось узнать, как идут дела на этом фронте. Три дня никто и словом не обмолвился об отношениях Лейлы и Вагифа. Старому вояке очень не хотелось, чтобы эта романтическая история, немного всколыхнувшая дремлющий от обыденности Карагадж, завершилась так скоро и ничем. Поотстав от коллег по школе, он поравнялся с Вагифом, сочувственно похлопал его по плечу и театрально всхлипнул пару раз. Только хотел было спросить его о Лейле, как вдруг встрепенулся, отгоняя дурные мысли. Как он ни старался отговорить от поездки в Россию сына, тот упорно настаивал на своем.

— Даже не знаю, что делать, — сказал вдруг в сердцах Саттар, удивив удрученных невосполнимой утратой односельчан неожиданным поворотом темы. — Наши дети перестали слушаться взрослых. Разве раньше можно было такое допустить? Для меня слово отца было законом. А этот уперся двумя ногами в один башмак и все!

— А ты составь ему компанию, поезжай вместе с Сафаром. Так спокойнее будет, — грустным голосом посоветовал Заман и вдруг спросил: — Как вы все-таки думаете, чьих рук это дело? Не могло же такое мощное дерево, с незапамятных времен стоящее на развилке дорог, вдруг взять и само по себе свалиться на голову Дадаша!

Мужчины дружно остановились, ибо каждого из них терзал этот же вопрос.

— А кто тебе сказал, что оно свалилось само по себе? Ты видел, какой гладенький срез на стволе? Все кольца как на ладони видны, я даже подсчитал. 250 штук. Обычной пилой такой срез не получится. Его будто тонким наждаком отшлифовали. Здесь кто-то орудовал электропилой, и есть у меня подозрения, что это дело рук Гадира и жены его, этой ведьмы Сельми. Как же, в район к дочери гостить поехала... Да врет он все! Вдвоем они это дерево и подпилили. Видно, что-то помешало им свое грязное дело до конца довести... Эх, поймать бы этих подонков за руку, а так — не пойман — не вор. В район поехала, да наверное в подвале или чулане отсиживается! — возмущался Саттар.

— Я думаю, нужно вызвать из района следователя, пусть приедет с собакой и найдет ее! — горячо предложил Адиль, и поначалу мужчины дружно поддержали его.

Но затем кто-то засомневался в том, стоит ли предавать широкой огласке случившееся в Карагадже. Решение о том, что смерть Дадаша будет объяснена как несчастный случай, мужчины приняли сразу же и единогласно, даже не обсуждая его. Таков был закон этой деревни. Закон одной большой семьи, корни которой уходили в глубокую древность. Согласно этому закону, который передавался из поколения в поколение с молоком матери, здоровым девушкам здесь не позволяли превращаться в старых дев, даже если они были не очень хороши собой. А заботу о вдове с детьми брата брал на себя здравствующий брат, даже если он был женат и имел целый выводок детей.

Дремавшее до поры до времени родовое чувство чести вдруг проснулось и с новой силой заговорило в сердце каждого мужчины.

— А пусть наш Вагиф и проведет следствие, — предложил вдруг Саттар — Не для того мы вас учили, здоровья своего драгоценного не жалея, чтобы посторонние в наши дела свои носы совали.

— Да, да, — поддержал Саттар Ализада, — ты все же на юрфаке учишься, начни, а мы тебе поможем. Только подскажи, как. Незачем раздувать эту историю. Мы и виновных сами найдем, и накажем их сами...

И никого не удивило, что мягкий по характеру Ализада вдруг начал рассуждать так жестко, так непримиримо.

У всех на уме была Сельми, с которой Дадаш в последние годы особенно не ладил. Но в деревне помнили и то, как он волочился за ней, сгорая от любви и желания, несмотря на ту разницу в возрасте, которая и стала основной причиной разрыва их отношений. Сельми была намного старше Дадаша и сильнее его по характеру. Это она не отпускала парня, всякий раз подбрасывая хворост в пылающий огонь их никому непонятной любви. Завлекая в сети своих чар бедного парня, она вдруг с порога прогоняла его сватов, и однажды Рустам киши решил поставить на этом деле точку. Быть может, именно тогда любовь и переросла в скрытую вражду, но этого в Карагадже не заметил никто. Во-первых, потому, что каждому сельчанину хватало своих забот, к тому же, создав семьи, и Дадаш, и Сельми как бы сами подвели черту под бурным увлечением своей юности.

— А ведь Дадаша женили намного раньше, чем Гадир сосватал Сельми, — вспомнил вдруг Заман. — Не эта ли обида занозой сидит в сердце женщины?

Карагаджцы оживленно спорили на эту тему, когда мимо них, подпрыгивая на рытвинах и ухабах, промчался выцветший под щедро палящим солнцем маршрутный "пазик". Чуть поодаль от них он тормознул, двери со скрипом открылись, и на дорогу буквально выпрыгнула, путаясь в пестрых юбках, Сельми. Кто-то из салона подал ей мешки и зембили, которые женщина аккуратно сложила возле себя.

Мужчины недоуменно переглянулись. Выходит, Гадир ничуть не врал, когда говорил о том, что его жена находится в районном центре.

Заман, торопливо попрощавшись с односельчанами, направился к своему дому, бросив при этом многозначительный взгляд на Вагифа. Разошлись, вполголоса пожелав Дадашу божьего покоя, и другие жители Карагаджа. Никто почему-то не захотел помочь Сельми, с надеждой поглядывающей на своих соседей.

"Вот прямо сейчас и начну вести свое следствие", — решил Вагиф и, докурив сигарету, подошел к Сельми.

— Фуй! — облегченно вздохнула та. — А я уж думала, самой нелегкий груз тащить придется... Теперь я поняла, почему они сделали вид, что не заметили меня — кому охота такую поклажу на своем горбу тащить.

Тревожно поглядывая на Вагифа, она вдруг спросила:

— А куда это вы все вместе ходили?

— На гору, — коротко ответил Вагиф.

— А разве чья-то годовщина? — удивилась женщина, и не допуская мысли о том, что за время ее отсутствия здесь что-то могло произойти.

Вагиф почему-то промолчал, и страшная догадка пронзила все ее существо. Сельми остановилась как вкопанная и пересохшими от волнения губами произнесла:

— Неужели Гадир богу душу отдал?

— Да успокойся ты, жив твой Гадир... Жив и здоров, — мрачно ответил Вагиф. — А вот Дадаша мы три дня назад похоронили...

— Шутишь?! — не поверила Сельми, еще не приходя в себя.

— Какие уж тут шутки! Был человек — и нет его, четверо детей сиротами остались, — сказал со слезами на глазах Вагиф.

— Да хватит меня разыгрывать! — вдруг разозлилась Сельми. — Здоровым был как бык, баранов моих всех перетравил, чего ему помирать? Не хворал ведь он ничем. Его и простуда не брала. Может, баранья отрава его достала?! Так это твоя девчонка Лейла ему этой гадости давала. Вот стерва какая на нашу голову...

— Лейла здесь абсолютно ни при чем, — спокойно ответил Вагиф. — А с Дадашем удар случился.

— Какой такой удар? — спросила Сельми, заглядывая Вагифу в глаза. — Говори-ка прямо! Что ты крутишь так, вертишь эдак?

Вагиф не хотел выкладывать ей всей правды трагического случая, не убедившись в том, что в их доме нет электропилы. Другим орудием справиться с этим деревом за одну ночь никому в деревне не удалось бы.

— Да я и сам толком не знаю, что произошло, — сказал он, тяжело дыша под грузом зембилей Сельми. — Может, твои проклятья сработали... Уф... И как ты собиралась одна тащить всю эту ношу?

— Какие мои проклятья? Ты что хочешь на меня повесить? — в гневе закричала Сельми. — Если я его и проклинала, то только любя. Не могли такие проклятья обернуться бедой! Понимаешь? Не могли! Нет в вашей деревне другого такого мужчины, которого я любила больше жизни. Понимаешь ты это, сопляк, или нет?! Это тебе не волочиться за городской юбчонкой, даже решения принять не можешь! Даже громко заявить о своей любви не рискуешь! Все тишком да молчком!

Сельми выхватила из рук Вагифа большой, туго набитый мешок и ловко водрузила его на свою голову. Не успел молодой человек опомниться, как она отобрала у него и внушительных размеров зембили и, выпрямившись, довольно уверенно и невообразимо грациозно зашагала к своему дому, лишив возможности Вагифа сопровождать ее.

(Продолжение следует)