• Роман тысячелетия "Нет мира в садах тучных"	Медина ГАСАНОВА

(Начало в №№ 10, 11, 14, 15, 17, 19, 21, 23, 26, 30, 31, 36)

Первый летний месяц заканчивался, а вместе с ним завершались и занятия в школе, с тем чтобы спустя ровно три месяца начаться вновь. Жара, особая, карагаджская, с густым роем мошкары в воздухе, с температурой до плюс сорока градусов в тени, была уже не за горами. Наступало время, когда солнце, выжигая все вокруг, наливало живительным соком хлопчатник, который расцветал красивым цветом. С каждым днем появлялись и созревали все новые зеленые тугие коробочки, чтобы осенью раскрыться и явить восторженному взору человека кипельно-белое, шелковистое на ощупь волокно, незаменимое в хозяйстве и легкой промышленности. Казалось, не так давно сдали государству богатый урожай, и вот уже грядет новая страда.

Джамаледдин придирчиво осматривал культиваторы, по-прежнему считая, что лучше его женщин хлопок не соберет ни одна техника.

— Я с вами в корне не согласен, — интеллигентно сопротивлялся главный агроном Минсельхоза, подтверждая свое мнение тем, что для хрупкого женского организма сбор хлопка — рабский труд. — Я еще не видел на поле ни одного мужика, разве что на культиваторе или уборочной машине! И пожалуйста, строго соблюдайте график полива!

— А я бы не пустил на поле ни одну машину. Эдакая тяжесть для бедной земли, уж лучше женские ножки, — пробурчал Джамаледдин, провожая взглядом черную "Волгу", увозящую недовольного положением дел главного агронома.

— Попробуйте мне только план загубить! — крикнул он, высовываясь из окна машины, на что Джамаледдин криво усмехнулся:

— С нашей Червон загубишь!

— А может, он прав, пустим на поле машины. И быстро, и дешево, — предложил Гюльбала, настороженный приказным тоном столичного чиновника.

— Во-первых, хлопок, собранный руками женщин, будет намного чище, без посторонних примесей. Помимо всего прочего это ведь еще и зрелище красивое. Поэзия человеческого труда, можно сказать, — вдохновенно проговорил Джамаледдин, оглядывая бескрайние просторы хлопкового поля.

— Ишь ты, как мудрено выразился, — удивился Гюльбала.

Он работал в колхозе весовщиком, и ему было абсолютно без разницы, какой хлопок подают на огромные колхозные весы — собранный машиной или человеческими руками.

— А вот насчет того, что зеленое поле глаз радует, а кусты с высохшими и опавшими листьями, похожие на общипанного петуха, жалость в сердце вызывают, это ты, пожалуй, прав, — сказал он, закуривая табак собственного производства. — Как ты думаешь, бригадир, и в этом году со сбором будет строго?

— Наверняка! Руководство в республике не поменялось. Поговаривают, что наш главный в Москву поедет работать. Если нет, опять придется шлагбаум у дороги ставить и в дружинники надежного человека подыскивать.

Гюльбала тяжело вздохнул, вспомнив о том, как в прошлом году "дружинник" Саттар у всех горящих желанием пройти за шлагбаум негласно собирал по красной десятке. У него тогда собственный урожай фруктов, овощей и табака, который в деревне, кроме Гюльбалы, никто не выращивал, погиб на корню. В прошлом году лишь немногие рискнули украдкой вывезти в район и город пропадавшую на висящих от тяжести у земли ветках вишню, перезревшие арбузы, дыни и гранаты. Хлопок, принося известность республике, губительно отзывался на личном благосостоянии сельчан, требуя от них чересчур больших жертв. Но дело было поставлено именно так, и никто не решался открыто вносить в него свои коррективы. Шлагбаум, как правило, устанавливали у железнодорожного переезда, напротив которого останавливались маршрутные автобусы и "алабаши", курсировавшие по трассе. Гюльбала тревожно посмотрел в ту сторону, думая о предстоящих проблемах, и вдруг увидел какой-то знакомый силуэт.

— Кто это к нам пожаловал, как ты думаешь, бригадир? — спросил он, бросая на землю самокрутку.

— Отсюда что-то не разгляжу, — ответил Джамаледдин, прищурившись смотря вдаль.

Зрение стало в последнее время подводить бригадира, а ведь не так давно он хвастал тем, что даже самую маленькую на небе звезду видел столь же ясно, как свою звеньевую в конце хлопкового поля.

— По-моему, человек приезжий, с чемоданом в руках, в солдатских брюках.

— А не Мухтара ли это сын? — вдруг спросил он через некоторое время. — Ну да, парень, видно, демобилизовался. Надо же, как время быстро летит.

Мужчины спешно поднялись с земли и направились навстречу идущему по сельской дороге человеку.

Гюльбала потому, что ему представился первый за последнее время случай за радостное известие получить муштулуг. А Джамаледдин считал в какой-то мере себя представителем сельской власти, которая должна быть в курсе всех происходящих в Карагадже событий.

— Ай, Магомед, эй! Ты ли это? Ну, добро пожаловать в Карагадж! — крикнул Гюльбала, издали узнав своего односельчанина. — Ух, каким ты молодцом стал!

Джамаледдин усмехнулся, ибо Магомед не вырос даже на один сантиметр, только в плечах раздался. Бицепсы так и играли под белой гимнастеркой. Огромные карие глаза смотрели жадно и радостно, узнавая родные истосковавшемуся сердцу места.

"А он, красавчик, можно сказать", — невольно подумал Гюльбала, нисколько не страдавший от собственного небольшого роста, который вовсе не мешал ему влюблять в себя даже женщин соседней деревни.

Крепко пожав руку сыну своего ближайшего родственника, он притянул его к себе и буквально смял в своих жарких объятиях, проявив удивившее Магомета усердие.

— Ты где служил-то? — спросил Джамаледдин, высвобождая молодого карагаджца из плена Гюльбалы.

— В танковых войсках, — задыхаясь от нахлынувших чувств, ответил с появившимся акцентом Магомед.

— В самый раз приехал. Механизаторы нам во как нужны! Страда будет тяжелая. Ни одного холостого куста нет. Все в цвету, — тараторил несколько смущенный Гюльбала.

А Джамаледдин, глядя на парня, прежде всего подумал о том, что в селе появился перспективный жених. И он не прочь был бы видеть Магомеда в качестве своего зятя. Две его дочери пока прочно сидели дома. Им не было еще 20 лет, но по здешним меркам они считались уже перезревшими, и это исподволь тревожило Джамаледдина.

"Нужно предложить ему работу на МТС, чтобы поближе был", — подумал бригадир.

Но Магомед слегка расстроил его, приподнято сообщив родне о том, что решил стать преподавателем русского языка в родной школе.

— Могу и военному делу учить наших ребятишек. Словом, хочу работать педагогом. За эти два года я понял, что мое призвание — школа. Эта моя мечта, буду преподавать и заочно учиться. Думаю, дядя Шамиль не откажет мне в моей просьбе.

— Как сказать... В нашей школе учителей русского языка, как кустов хлопчатника на делянке Гюляры, — хихикнул Гюльбала, бросив многозначительный взгляд на Джамаледдина... — Там такая война за часы идет, что даже не знаем, достанутся ли тебе хоть какие-нибудь уроки.

Провожая Магомеда до его дома, Гюльбала рассказал ему всю историю появления в их селе новой учительницы русского языка, умудренно предупредив парня:

— С этой городской дамочкой лучше не связываться. Она так хитро прибрала все к своим рукам, что никто здесь с ней управиться не может. И должен по большому секрету сообщить тебе, что не только уроки. Она всех наших бедных мужиков с толку сбила своими рассуждениями. Вагиф отказался жениться на Дильшад, Фазиль уходит от Диляры. Можешь себе представить такое?! А несчастный Зиярат чуть жизнью своей не поплатился, пытаясь восстановить справедливость. Правда, она же сама этого придурка от смерти и спасла. Но уж лучше остерегаться ее языка.

Магомед невольно слушал рассказ своего односельчанина и представлял Лейлу старой девой с соломенными волосами и болотного цвета глазами. Во всяком случае из слов Гюльбалы вырисовывался именно такой несимпатичный портрет новой учительницы, которую Магомед сразу же возненавидел.

— Учителем я стану! Чего бы мне это ни стоило! — упрямо сказал он. — Я прекрасно владею русским языком. Адиль учил нас всяким глупостям, а я курсы прошел. И потом, почему для какой-то приезжей место в школе находится, а для местного — нет?

— Ну, она не совсем чужая. Это дочь Сиявуша, сына Халыга киши. Если покопаться, он приходится внучатым племянником твоему отцу, а значит, вы с нашей новой учительницей тоже родственники, — неизвестно чему радуясь, ответил Гюльбала.

Они подошли к дому Мухтара, утопающему в густой зелени фруктовых деревьев.

— Эй, сосед! — крикнул Гюльбала хорошо натренированным голосом. — Слышишь? Сына встречай!

— Радость-то какая! — закричала, стремительно выбегая из комнат, Зулейха.

Увидев мать, Магомед бросил на землю небольшой дембельский чемоданчик и кинулся в ее объятия, сразу же ощутив заново все лучшие чувства своего детства.

К вечеру дом Мухтара заполнили родственники, пришедшие разделить с ним его радость. Зарезали специально для этого случая откормленного барана, но, помня о недавнем горе, ликовали сдержанно.

— Видно, здесь не очень-то моему возвращению рады, — обиделся Магомед, заглядывая в сарайчик к матери, где она торопливо пекла лаваши.

Хлеба на всех не хватило. Ведь Магомед вернулся домой нежданно. Ни письма, ни звонка. Знали бы о дне его приезда, несомненно, загодя приготовились бы. Ласковый, участливый, мастеровой Магомед был общим любимцем большой семьи, в которой кроме него было еще восемь детей. Сыновей у бывшего сельского старосты насчитывалось пятеро, но больше всех он любил Магомеда.

Вытерев руки, перепачканные мукой, Зулейха нежно обняла своего первенца и красивым грудным голосом мягко произнесла:

— Как это не рады! Видишь, сколько народу собралось? Почти вся деревня... А кто не пришел, не со зла... Не хотелось просто расстраивать тебя... У нас ведь не так давно беда приключилась... Вдруг ни с того ни с сего свалился старый карагадж, а Дадаш ами оказался каким-то образом рядом с ним...

— Что ты говоришь, мама? — встревоженно спросил Магомед, предчувствуя недоброе.

— Да, да, сынок, совсем недавно мы предали его земле, еще нет сорока дней, вот потому-то люди и сдерживают свои чувства. А тебе все рады, разве ж ты этого не видишь?

Магомед растерянно кивнул головой и вышел во двор. Он прожил на этом свете 2О лет, за два последних года повидав многое. Даже смерти в глаза пришлось заглянуть, когда во время учений его танк завис над глубокой пропастью. Но впервые в своей жизни парень ощущал чувство радости от возвращения в родные места, где знакомы каждый кустик, каждая травинка, омраченное утратой. Он вспомнил, как дядя Дадаш повез его в город на первомайскую демонстрацию и, посадив на плечи, наказал смотреть на правительственную трибуну. "Видишь того большого человека в белой шляпе? Это Агамирза Ахмедов, он работал у нас секретарем райкома. Его именем названа центральная улица в Али-Байрамлы. Благодаря ему я, сирота, получил высшее образование", — стоял в ушах Магомеда голос Дадаша ами...

— Как же такое могло произойти?! — стуча кулаком по щербатому стволу смоковницы, говорил Магомед, чувствуя, как горячие непрошеные слезы бегут по его щекам. Ни разу за два года он не написал Дадашу ни одной строчки, и это сейчас мучило его. Мучило еще и потому, что его письма он получал с завидной регулярностью и всякий раз радовался им, как весточке с далекой Родины.

Зулейха, воспользовавшись отсутствием сына, попросила Натаван открыть дембельский чемоданчик Магомеда.

— Посмотри, может, у брата там грязное белье, которое нужно постирать, носовые платки или что-то еще, — задумчиво сказала она, скорее руководствуясь материнским чувством, нежели простым любопытством.

Думая о том, как возмужал ее сын, вдруг решила сосватать за Магомеда старшую дочь Дадаша Марал. Девушка видная. Она видела ее на сельских свадьбах и сразу же приглядела для своих сыновей. Но Дадаш и слышать о ее замужестве ничего не хотел. "Я отправлю ее в город учиться!" — говорил он одно и то же всем сватам. Жаль, не успел...

Натаван, обрадованная возможностью разузнать кое-какие тайны старшего брата, любовно вытерла пыль с глянцевой поверхности бежевого с коваными уголками чемоданчика и осторожно открыла замки, ахнув от удивления.

— Ой-ей-ей, бедные наши девчата! — вскрикнула она от неожиданности, напугав до смерти Зулейху.

Та кинулась к дочери, и взору изумленной деревенской женщины предстал большой, на весь размер крышки чемоданчика, портрет красивой незнакомки с томными миндалевидными глазами. И короткая стрижка, и красивые сережки, и яркая помада на губах говорили о том, что избранница ее сына городская и не из простых.

— Камни на мою голову! — вскричала ни разу в жизни не видевшая певицу Эдиту Пьеху Зулейха.

— А я-то думаю, почему он на наших девчат ни разу не посмотрел.

Тем временем Магомед осматривал свою мастерскую, где в юношестве проводил все свободное от уроков время. Мухтар, глядя на творчество сына, думал, что он станет технарем, и даже собирал деньги, чтобы по возвращении из армии определить его в политехнический институт. Ничего здесь не изменилось. Все инструменты были на своих местах. Видно, сестренки поддерживали здесь порядок до приезда Магомеда. Вдруг он заметил в углу незнакомый предмет, а когда подошел поближе, восторженно воскликнул:

— Надо же, какую классную пилу отец купил. Электрическую!

(Продолжение следует)