• Точка зрения

АРМЕНИЯ, АРМЯНЕ, АРМЯНСТВО.

(Продолжение. Начало см. в №№ 28 — 32, 34, 36, 37, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 46, 47, 48 за 2001,
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 10, 11за 2002)

Около этого времени полковник Морель говорил мне, что турки прислали «прокламацию» с требованием очистить Эрзрум. После взятия Эрзрума из разговора с командиром корпуса Кязим-беем Карабекиром я узнал, что это была вовсе не прокламация, а самое настоящее его письмо за подписью его, командира турецкого регулярного армейского корпуса.

Если на прокламацию у нас принято и должно смотреть как на анонимное, подпольное письмо, то, во всяком случае, считаю, что полковник Морель не имел права и не должен был вводить меня в заблуждение и называть официальное письмо прокламацией, скрывая, что оно подписано крупным начальником турецких военных сил.

За 24 и 25 февраля, по сведениям штаба крепости, положение на фронте не было угрожающим. Известно было, что около Теке Дереси обнаружилось скопище курдов, которое удерживается высланным туда отрядом. Около Илиджи наступавшие от Эрзрума силы отбросили противника будто бы на несколько верст назад.

26 февраля стало известно, что вышедший из Эрзрума к Теке Дереси армянский отряд окружен, разбит и остатки его позорно бегут, что Илиджинский отряд отступает тоже, почти что бегом. Было получено мною словесное распоряжение от полковника Мореля открывать огонь по наступающим. Но наступающих нигде не оказалось. С Харпутского шоссе бежали в панике расстроенные толпы отступающих армян; по Трапезундскому шоссе (л. 1 — 56) отступали спокойно, как на походе, колоннами, не останавливаясь и не разворачиваясь.

После полудня выяснилось, что противник уже в шести верстах, около селения Гезя, и стали видны сами наступающие, которых оказалось, на мой взгляд, не более полутора тысяч.

Количество было ничтожное, но они не произвели на меня впечатления совершенно необученной курдской шайки. Видно было, что они обучены, и ими твердо управляют. Только небольшое количество пеших и избыток кавалерии позволяли думать, что это не регулярные войска, а организованные курды.

Отступающие же производили жалкое и возмутительно гнусное впечатление. Они то рассыпались около шоссе в коротенькие жидкие цепи, то опять собирались; видно было, что главные их чувства — страх и боязнь двинуться вперед. Андраник выехал вперед развернувшейся все же жидкой цепи; они поднялись, немного прошли было вперед, но снова залегли и уже больше не поднимались.

Орудийный огонь продолжался у нас до вечера и был прекращен с наступлением темноты. Само собой разумеется, что с началом обороны от нашествия курдов, каким все мы считали это дело, всякие разговоры об уходе отошли в сторону и каждый офицер честно выполнял все, что требовалось от него боевой обстановкой. Каждому было ясно, что уходить теперь — это значило навсегда приобрести себе имя труса и предателя. Необходимо было сначала покончить с нападением.

В этот день я увидел, как армянские войска понимают назначение артиллерии и как держат себя с нею в бою (л. 1 — 57). Пушки мои на укреплении Беюк Киреметли были на версту впереди пехоты, которая вся прижалась к Харпутским воротам и дальше двигаться вперед, чтобы прикрыть артиллерию, никоим образом не хотела.

Обратил я внимание в этот день также и на то, что солдаты, бежавшие в паническом ужасе от Теке Дереси, все же не забывали забирать с собой и угонять скот жителей из попутных деревень и убивать попадавшихся на пути безоружных одиночных местных жителей.

Наступление противника на город произошло, по-видимому, неожиданно для штаба. Диспозиции для боя никакой издано не было; а может, и была, не могу уверять, но ко мне она не попала. Раньше я слышал, что составлялось расписание занятия пехотой главной городской ограды на случай тревоги извне, но и это расписание ко мне не попадало.

Задача моя была проста: держать курдов на дистанции орудийного выстрела от линии укреплений города. В поле же с пехотой были горные пушки, в мое подчинение не входившие.

Весь этот день и накануне милиция собирала по городу мужчин турок, не только годных к работе, но и стариков и калек. На вопросы объясняли, что набирают рабочих для расчистки занесенного снегом железнодорожного пути.

Вечером я узнал, что один из таких патрулей под командой студента армянина пытался днем в мое отсутствие из дому вломиться в мою квартиру, чтобы произвести, как он заявил, обыск; хотя на дверях была прибита моя визитная карточка и студент не мог не знать, кто живет в этом доме (л. 1 — 58). После решительного протеста со стороны моих домашних и резкого отпора студент этот как самый последний хам наговорил моей жене грубостей и убрался со своей командой прочь, не осмелившись все же забрать моего домохозяина старика турка и рабочих курдов. По словам студента, безобразие это творилось во исполнение распоряжения Андраника.

Узнав это, я распорядился, чтобы домохозяин мой устроил от себя ход ко мне в квартиру для возможности перебраться под мою защиту в случае, если армяне явятся забирать жителей. Он это сделал и устроил еще и от соседа ход ко мне.

Вечером в этот день меня вызвали на военный совет в квартиру Андраника. Я отправился туда вместе с заведующим технической и мобилизационной частью капитаном Жолткевичем, которого я последнее время всегда приглашал с собою, чтобы иметь свидетеля моих отношений к штабу Андраника и моих действий.

Когда я прибыл туда, то узнал, что совет уже состоялся без меня. Очевидно, моим мнением не сочли нужным интересоваться. В комнате находились Андраник, доктор Завриев, полковники Зинкевич, Морель, Долуханов и несколько других лиц. Полковник Зинкевич прочел мне телеграмму командующего армией. Этой телеграммой генерал Одишелидзе сообщал, что командующий турецкой армией генерал Вехиб-паша радиотелеграммой известил его о своем приказании турецким войскам начать наступление на Эрзрум и занять его; тут же генерал Одишелидзе приказал уничтожить все орудия укрепленной позиции и отступить (л. 1 — 59).

Мне было дано письменное приказание за подписью Андраника уничтожить орудия. Генерал Одишелидзе исполнил свое обещание дать приказ об уничтожении орудий, но приказание это опоздало: часть орудий уже нельзя было уничтожить, так как наступающими они были уже отрезаны от нас; все же в наших руках оставалось еще более половины всех наших орудий, которые мы еще могли испортить; в наших руках были также все замки и все обтюраторы от орудий уже отрезанных, и мы также могли привести их в негодность. Для этого нужно было иметь два-три дня сроку.

Андраник все время по-армянски кричал, ругался и проклинал кого-то. Доктор Завриев старался его успокоить и переводил нам, что Андраник проклинает и ругает тех руководителей и деятелей армянского народа, которые засели в тылу, которые имели возможность выслать в Эрзрум несколько десятков тысяч солдат и выслали до сих пор только три — четыре тысячи, которые не хотят ни за что идти на фронт и которые продали армянский народ и армян.

Наконец Андраник объявил свое решение: два дня еще держаться в Эрзруме. За это время эвакуировать все, что возможно, и тогда отступать. После этого он, не стесняясь нисколько нашим присутствием, при нас тут разделся, умылся, надел ночное белье и лег спать, как будто бы нас и не было вовсе.

(л. 1 — 60) Я осведомил доктора Завриева о том, что в городе начались поджоги и пожары, указал ему, что сам видел только что по дороге целый ряд горевших лавок, которые никто не тушил. Он ответил, что пожары уже приказано затушить и уже приняты меры.

Затем я спросил его, для какой надобности милиция собирает и уводит куда-то мусульман жителей. Он сказал, что для расчистки железнодорожного пути, а на выраженное мной недоумение, почему сбор этот производят сейчас, в темноте, ночью, и ведут преимущественно негодных к работе стариков и калек, он ответил, что ему об этом ничего не было известно, но он узнает.

После всех тех разговоров, которые мы вели раньше с доктором Завриевым по вопросу о насилиях над мирным населением я считал, что сказанного мною достаточно для того, чтобы возбудить в нем беспокойство и заботу о недопущении насилия и резни, тем более, что он всегда как член правительства требовал и старался добиться самого безупречного и закономерного отношения к мусульманскому населению со стороны армян.

Тахир МОБИЛ ОГЛУ.

(Продолжение следует)