• Мужчины и время

ГЕОРГИЙ СЫРОВАТСКИЙ —
В МАЖОРЕ И В МИНОРЕ

Везет мне на встречи с фигурами интересными, нестандартными. Казалось бы, только-только расстаешься с очередным знакомым, с которым свела тебя волею судеб жизнь, как раздается телефонный звонок, и на горизонте возникает новая примечательная личность. Вывод напрашивается очевидный: слава Богу, земля наша не оскудевает талантами, бескорыстно служащими обществу. И вот еще одно имя, хорошо известное всем поклонникам оперного искусства республики. Но годы давно уже берут свое, и наш сегодняшний собеседник — заслуженный работник культуры Азербайджана Георгий Сыроватский, пытается восстановить в разговоре с корреспондентом «Вышки» наиболее примечательные эпизоды постепенно стирающегося в нашей памяти прошлого.

— Для многих, я полагаю, остается секретом, как люди становятся певцами. Да мало ли кто из нас поет — едва ли не каждый, хотя бы и для себя, для своих близких. Но вот заслужить право выйти на сцену — нечто особенное. Может быть, ваш собственный пример, Георгий Петрович, позволит проследить путь, более или менее типичный для большинства вокалистов?

— Ну что вы! К пению меня еще в детстве, несомненно, тянуло, но думать о какой-то карьере в этой области, да и вообще об этой профессии, тогда было бы наивно. Я ведь рос в тяжелейшие послереволюционные годы. Наша семья, как и многие другие, на себе испытала все ужасы того времени с его перегибами в коллективизации сельского хозяйства, приведшими к массовому голоду. Жили мы в Краснодаре, чуть свет я выходил на улицу, и глазам открывалась страшная картина: тут и там трупы, люди мерли как мухи. Что там война — в мирное время такое, пожалуй, пострашнее. А нам жилось, может быть, особенно тяжело, так как отец умер рано, надышавшись на фабрике химикатами. И решено было уехать.

— Да, жизнь ваша начиналась несладко. Но уж потом-то...

— Семья перебралась в Сухуми, куда я прежде наезжал к одной из перебравшихся сюда чуть раньше сестер. Наезжал не в гости, а забирал с собой отсюда большие выпечки из кукурузной муки. Ну и табак, который продавал, чтобы купить съестное. Что вам сказать о Сухуми? Здесь было сытно, и, к тому же, нас встретили прекрасные люди. А какая здесь природа! Остается добавить, что это был поистине город шоферов. А что прикажете делать, если нет железной дороги? И потому вождение машины было тут самой естественной вещью. У многих появились собственные автомобили — здесь это уже в те годы разрешалось. Так что и мне не оставалось ничего другого, как поступить на водительские курсы. Но я уже, честно говоря, к тому времени сам научился водить. Забегая вперед, скажу, что искусством вождения овладел отменно. А колесить довелось в моей жизни на многих машинах, в том числе и на «ЗИС-101», на которой прежде ездил маршал Буденный.

— Вас вскоре приняли на работу?

— В знаменитый на всю страну «Абтабак», где управляющим был Михаил Лакоба — брат председателя Абхазского ЦИК Нестора Лакоба, чье имя хорошо известно в истории СССР. Вначале я только помогал в шоферском хозяйстве, а затем стал водить машины — «бьюик», «форд». Ну а потом был Сухумский драмтеатр, где спектакли шли и на грузинском, и на абхазском, и на русском языках. Я, кстати, продолжая быть простым водителем, очень подружился с директором театра — известным поэтом Николаем Микава. И вот тогда-то, когда мы изредка собирались вместе в одной компании, я потихоньку начинал петь. К нам в театр часто приезжали из Тбилиси известные артисты, настоятельно мне советовавшие: вам надо всерьез заняться голосом. Пел же я тогда в основном старинные романсы, но что-то уже и оперное. А впереди был Баку.

— Вы прибыли сюда впервые?

— Да, в 1939-м, под самый Новый год. Мне как уже неплохо зарекомендовавшему себя водителю поручили исполнить заявку Бакинского корпуса ПВО — привезти из Сухуми на службу в армию десять шоферов. Как сейчас помню этот декабрьский день, когда мы, прибыв, вышли с бакинского вокзала и пешком дошли до старого «Интуриста», рядом с которым тогда размещался штаб корпуса. Я дал характеристику на каждого из водителей, и начштаба Чемеринский распределил всех по полкам. А трое, в том числе и я, были закреплены непосредственно за штабом.

— До войны, между тем, оставалось только полтора года.

— Говоря о ней, я должен отметить исключительный вклад в победу, внесенный Бакинской армией ПВО. И в смертельных схватках с фашистами, и в поистине беспримерном по масштабам строительстве оборонных рубежей воины противовоздушной обороны проявили себя героически. Заявляю об этом как непосредственный участник очень многих событий, проработавший здесь всю войну. С 1942 года я уже исполнял обязанности адъютанта начштаба — вначале у генерал-майора Бескровнова, затем — у генерал-лейтенанта Маркова. Вкалывать иногда приходилось без отдыха 24 часа в сутки. Некогда было даже поесть. И, конечно, за эти годы немало знаменательных эпизодов навсегда врезалось в память.

— Тогда, пожалуйста, поделитесь самым в этом плане сокровенным.

— Когда Сталин должен был проследовать в ноябре 1943 года на знаменитую Тегеранскую конференцию, о подробностях его передвижения чуть ли не до последнего момента знали, естественно, только единицы. Продолжить путь из Баку в Иран он должен был с военного аэродрома в Кишлы, причем в обстановке строжайшей секретности: многие дороги были перекрыты, даже милиции нельзя было высунуться наружу. Опуская многие детали, скажу, что хотя и мне, понятно, никто не собирался раскрывать тайну происходящего, уже по масштабам предпринятых мер можно было догадаться, кто сюда направляется. И вот — Кишлы. Мне, сидевшему в машине, расположившейся невдалеке от ангара, хорошо была видна фигура Сталина в его всем известной с портретов серой шинели, а рядом — руководителя Азербайджана Багирова и генерала Бескровнова.

А как мне забыть посещение нашей столицы генералом де Голлем, будущим президентом Франции!

Словом, в армии я, считаю, честно прослужил все 16 лет и уволился из Бакинского округа ПВО в 1955 году одновременно с переведенным в Москву командующим округом главным маршалом авиации Вершининым, у которого я тоже был адъютантом. Завершая рассказ о работе в штабе, отмечу, что среди многих видных военачальников хотелось выделить Гусейна Расулбекова, назначенного затем министром связи. Общаться с ним было всегда приятно и интересно.

— Война войной, но, уверен, об искусстве вы продолжали мечтать все эти годы.

— Еще бы! И должен сказать, что хотя перегружен я был делами до предела, нет-нет, но уже тогда мне удавалось вырваться на часок-другой, чтобы позаниматься у знаменитой певицы, профессора Бакинского музучилища Колотовой, представьте себе, певшей с самим Шаляпиным. А когда Маргарита Александровна скончалась, почел своим долгом пригласить на прощание с ней военный оркестр. Само же училище я окончил только в 1949 году. Позже учился в консерватории. Но уже с 1954 года я начал петь в нашем Театре оперы и балета, где исполнил, наверное, все возможные басовые партии. Впрочем, вот, пожалуйста, просмотрите, если хотите, программки, увы, многие не сохранились.

— Да, я вижу, ваш репертуар составили самые известные классические оперные партии. Здесь и «Евгений Онегин» (Гремин), и «Аида» (Царь Египта и Рамфис), и «Князь Игорь» (Кончак), и «Любовный напиток» (Дулькамара), и «Царская невеста» (Собакин и Малюта Скуратов), и «Риголетто» (Спарафучиле), и «Алеко» (Старый цыган)... А в национальной опере не довелось вам выступать?

— Только однажды, в «Кероглу», но зато вместе с самим Бюльбюлем на Декаде азербайджанской литературы и искусства в Москве в 1959 году. Кстати, мне не раз доводилось петь в одном спектакле со знаменитыми зарубежными артистами, в частности, с солисткой Анкарской оперы (Турция) Суны Корад и Хельсинкской (Финляндия) — Майю Коусойя.

— Знаю, что со многими оперными знаменитостями вас связывала большая дружба.

— Прежде всего с Магомаевым. На очень теплых отношениях с ним мне бы хотелось остановиться поподробнее, благо, что Муслима знают все. Но вначале я должен сказать, что в 1971 году меня вызвал министр культуры Багиров и неожиданно предложил должность директора-распорядителя нашего театра. Я ответил, что, честно говоря, хотел бы еще петь. — Так пойте, пожалуйста! — И судьба моя была решена. Однако долго совмещать пение с директорской работой было сложно, и я уже через два года перестал выступать. Могут спросить: а почему вдруг выбор пал на меня? Так дело в том, что я имел уже в прошлом определенный опыт работы в качестве директора художественно-производственных мастерских при Азербайджанском театральном обществе, и, судя по всему, моя работа там была признана достаточно успешной.

— Вы собирались рассказать о Муслиме Магомаеве...

— Да, и в этой связи не только о нем. Между нами царила какая-то особенная дружба. Когда люди как-то очень доверяют друг другу. Ко мне попадали огромные пачки писем, поступавшие от его поклонников со всей страны. И он, кстати, старался по возможности отвечать им. Муслим вообще человек удивительный — воспитание в нем как бы уже заложено издавна. И бескорыстный, чему немало свидетельств. Так, отправляясь регулярно на гастроли со своим эстрадно-симфоническим оркестром, всегда внимательно следил за тем, чтобы с его выступлений обязательно делались отчисления родному театру. И вот в 1973 году мы выехали с театром на очередные гастроли в зону Минеральных Вод. А на подмогу решили вызвать из Москвы Муслима, с которым я об этом специально договорился. Он должен был выступать параллельно с отдельными концертами, причем со своим оркестром. Тогдашний министр культуры страны Фурцева помогла Муслиму отменить на этот период другие его концерты. Прилетел Муслим с опозданием, невероятно уставшим и говорит мне: «Жора, я не смогу петь». Я ответил: «Ты только начни». Он запел, и голос его зазвучал блестяще. А зрители ... просто забросали артиста цветами. Уже в ходе концерта к нам зашел за кулисы познакомиться первый секретарь Пятигорского горкома партии. И, к слову, он рассказал, что здесь же, в правительственной зоне, отдыхает Гейдар Алиевич Алиев с семьей. И тут он спрашивает: «Муслим, а когда у тебя выходной?» Магомаев повернулся ко мне: «Вот Жора знает». Тот спрашивает меня: «А где вас искать?» Отвечаю: в театре или гостинице. В тот же день нам позвонили, и вскоре мы выехали в горком, а уже оттуда направились к Гейдару Алиевичу. Он встретил нас. Мы поздравили его с только что полученным орденом. Вместе пообедали. Сын Гейдара Алиевича Ильхам сыграл с Муслимом партию в бильярд. Стали беседовать — о многом, в том числе о деятельности театра и самого Муслима. И между прочим Гейдар Алиевич поинтересовался у Муслима, готова ли его квартира. Тот утвердительно кивнул, но по выражению моего лица Гейдар Алиевич понял, что, видимо, не все так гладко. Он спросил, и я невольно выдал Муслима, поскольку ремонт-то и не начинался. Затем, решившись, я подтолкнул рукой Муслима, который как бы между прочим поведал Гейдару Алиевичу о том, что в оркестрах других столичных оперных театров Закавказья зарплата почему-то намного выше нашей. Наш министр об этом писал в Москву, но не помогло. Гейдар Алиевич возмутился и попросил ему об этом напомнить в Баку.

Добавлю, что Муслим, как известно, блистал в роли Фигаро в «Севильском цирюльнике», а я пел в этом спектакле партию Бартоло. Кстати, не все, наверное, помнят, что великолепен он был не только в опере Россини, но и в «Тоске», где прекрасно спел вместе с Франгиз Ахмедовой. И на одном из спектаклей «Севильского цирюльника» в Баку побывал Гейдар Алиевич. Магомаев, часто встречавшийся с руководителем республики, кстати, очень тепло относившимся к артисту, рассказал мне позже, что спектакль Гейдару Алиевичу очень понравился и он даже выделил ряд характерных эпизодов с моим участием. А Муслим заодно напомнил Гейдару Алиевичу: вы, дескать, уже встречались в Минводах.

А вот эту дорогую для меня фотографию с автографом Муслима видите?

— Да, читаю: «Жоре в мажоре! В память о «Севильском цирюльнике» и вообще о дружбе и взаимной симпатии».

А вы, перестав выступать, давно уже не пробовали петь?

— Года два назад у товарища на дне рождения исполнил романс «Посиди хоть минуточку». Теперь же мне, честно говоря, не до пения — здоровье уже не то. Так что я теперь не в мажоре, как написал мне Муслим, а, скорее, в миноре.

— Что ж, Георгий Петрович, прекрасные это были годы, ведь главное, вы были молоды. Охватить же в одном интервью всю вашу долгую и славную жизнь можно только очень фрагментарно. Жаль, однако, что уже на старости лет, когда вас мучает тяжелый недуг, вам приходится испытывать немалые материальные проблемы, особенно после ликвидации социальных льгот. Спасибо, что хоть друзья по театру регулярно помогают. И все же позвольте поздравить вас с наступающим 21 апреля 84-летием. Долгих вам лет и здоровья!

Р. МИРКИН