ВЫШКА № 18 от 3 мая 2002 года
<<-- назад  •  на главную -->>

• Роман тысячелетия "Нет мира в садах тучных"
Медина ГАСАНОВА

(Начало в №№ 10, 11, 14, 15, 17, 19, 21, 23, 26, 30, 31, 36, 37, 40, 42 за 2001 год,
2, 3, 6, 8, 10, 14, 16, за 2002 год)

 

Лето было в самом разгаре. В Карагадже поспевали бахчевые. Прекрасные арбузы и дыни сорта «колхозница» своим отменным вкусом и прекрасными формами славились не только в республике, но и далеко за ее пределами. Наступала та самая пора, когда эти дары природы карагаджцы вывозили на рынки великой и необъятной России. Почти в каждой семье шла подготовка к поездке, и в каждой с ее результатами связывались определенные планы на будущее.

— Продам, а на вырученные деньги куплю подарков для Сумы, — говорил, собираясь в дорогу, Чейльхан.

— Непременно оставь часть выручки отцу. Разгневается, если узнает, что ты про него забыл, — спокойно напомнила сыну Бильгейс.

Она всегда тревожилась за него, когда тот уезжал за пределы села, но виду не показывала. Сыновья давно вышли из-под ее влияния и вполне самостоятельно принимали решения, зачастую даже не советуясь с ней.

«Мужчины», — успокаивала себя этим доводом Бильгейс и старалась не обижаться. Но когда вспоминала, сколько бессонных ночей провела над колыбельками Зиярата и Чейльхана, душа ныла от боли.

— Мне на новый костюм не забудь отложить! — крикнул из своей комнаты Зиярат, считавший торговлю бахчевыми делом, его не достойным.

Чейльхан кивнул головой — слово старшего брата он не ронял никогда, хотя и не очень его любил.

— А знаешь, ма, Ровшан, тот, что в первый свой приезд пару дней гостил у нас, помнишь? Так вот этот чудак женился. Вчера с ним по телефону говорил. Поблагодарил за то, что лошадей ему отправили, и новость эту сообщил. По-моему, с радостью в голосе.

— Ну и хорошо, — ответила Бильгейс. — Семья всю дурь из его головы выветрит. Он и про лошадей забудет...

— И про Лейлу! Вот учительница взбесится, когда эту новость услышит, — обрадовался Зиярат. — Она думала, что этот болван до старости за ней увиваться будет, а он по-мужски поступил, взял и женился. Одобряю! Молодец! Вот теперь я зауважал этого горожанина. От меня ему привет при случае передашь и горячие поздравления. Пусть у него родятся назло Лейле семеро сыновей.

— Что ты так обрадовался? — недовольно спросил Чейльхан, мысленно жалея о том, что сообщил матери эту новость в присутствии брата.

Зиярат метнул в его сторону острый, как нож, взгляд, и Чейльхан осекся, потеряв всякое желание обсуждать с ним эту тему. Наскоро собравшись, он направился к дому Халыга киши. Перед дорогой ему хотелось повидаться с Сумой. Но Зиярат догнал брата, хлопнул рукой по его плечу и приподнятым тоном сказал:

— Напрасно ты думаешь, что я злорадствую. Хотя понимай как хочешь. Я, сам знаешь, не злопамятный, но это вовсе не значит, что можно мне в душу наплевать. А ваша учительница именно так и поступила.

— Побойся Бога, она тебя от смерти спасла, — сказал Чйельхан, не понимая еще, к чему клонит Зиярат.

— А, да это все пустяки по сравнению с тем, что я тебе сейчас скажу.

Чейльхан недоверчиво посмотрел на Зиярата, думая о том, что ничего хорошего от него не услышишь, и не обманулся в своих ожиданиях.

— Каков, по-твоему, наш Вагиф?

— А этот чем тебе не угодил? — искренне удивился Чейльхан, ибо был посвящен в далеко идущие планы брата, в которых именно Вагифу отводилась главная роль.

Зиярат противно улыбнулся, отчего его тоненькие усики гармошкой растянулись по верхней кромке губ.

— Живете тут каждый в своей норе, как у Кафки, и дальше своего носа ничего не видите. А в домах наших односельчан черт знает, что происходит.

— Ну а тебе-то какое до этого дело? Они-то в твою жизнь не вмешиваются. Если честно, с тобой вообще никто связываться не хочет! — возмутился Чейльхан, резким движением скинув с плеча тяжелую руку брата.

Зиярат, задрав нос, загадочно посмотрел на Чейльхана. Улыбка, блуждавшая по его лицу, делала его похожим на хищного зверька, заманившего в свои сети жертву. Чейльхан чувствовал, что брат затеял какую-то новую интригу, быть может, более масштабную по сравнению с другими, но ему так не хотелось ввязываться в его темные планы. С него было достаточно и того, что он сдуру согласился подбить Вагифа умыкнуть Лейлу.

— Об этом можешь больше не думать, — неожиданно сказал Зиярат, и Чейльхан вздрогнул.

Не первый раз он удивлялся тому, что брат читал его мысли.

— Тебе бы в цирке работать. Хорошие деньги мог бы зарабатывать, и никто б тебя не обогнал в мастерстве, — недовольно проговорил Чейльхан, приготовившись, однако, выслушать новость, которой Зиярат собирался его огорошить.

— Так что ты думаешь о нашем преподобном Вагифе? Этом жгучем красавчике, готовящемся стать блюстителем порядка?

Даже беседуя с братом, Зиярат уделял особое внимание культуре речи, тщательно подбирая слова, могущие наиболее точно и деликатно выразить его грязные мысли.

— Ну... Хороший парень. Запутался в своих чувствах, но мужик, по-моему, стоящий, — уверенно ответил Чейльхан, и не подозревая о том, что его ждет.

— А как тебе Марал?

Чейльхан удивленно вскинул рыжие брови. Смотревшие из-под них глаза стали голубыми, как небеса в ясную погоду, и круглыми, как блюдце для стакана армуды.

— Марал? Твоя или дадашева дочь? — еле ворочая языком, спросил Чейльхан, невольно переходя на шепот.

В какое-то мгновение любопытство взяло его в свой плен, и он аж в струнку вытянулся от жажды услышать что-то ошеломительное. Иное в арсенале Зиярата просто не водилось.

— Мою Марал не трожь! Не о ней речь! — нервно отозвался старший брат. — А что если я тебе скажу, что одноименная с моей женой дочь Дадаша носит под своим сердцем ребеночка от нашего святоши?..

Чейльхан, не устояв на ногах, грохнулся на землю — такой новости он не ожидал.

После того как Зиярат застукал Вагифа и Марал в старом заброшенном амбаре, он зачастил в дом бедного Дадаша под предлогом записи его детишек в школу. Ничего не подозревавшая Мелек, принимала его как уважаемого в селе человека, порой делясь наболевшим.

— Марал у меня хворает, — как-то раз пожаловалась она, — нужно к профессорам в город везти.

— А что у нее такое? — участливо поинтересовался Зиярат.

— Да как только съест что-нибудь утром, так и выворачивает ее наизнаку, — глубоко вздохнув, сказала Мелек не думая ни о чем худом.

— А когда женщин по утрам тошнит? — торжественно и угрожающе спросил Зиярат.

Чейльхану такие тонкости женского организма были пока неизвестны, и потому он всего лишь отмахнулся от брата, как от назойливой мухи. Но когда тот показал Фоме неверующему фотографии, на которых в обнимку стояли Марал и Вагиф, он окончательно растерялся.

«А мое ли это дело?» — тревожно думал Чейльхан, шагая по пыльной дороге к дому Халыга киши. Мысли, одна беспокойнее другой, как пчелы, роились в его простой крестьянской голове. Занятый ими, Чейльхан не сразу заметил Фазиля, идущего ему навстречу.

— Э! Да что с тобой? Ты бел как вата! Что стряслось?

— Сакина сегодня ночью поменяла свой мир... — сказал Фазиль и заплакал, как ребенок.

Верно отцы говорят: пришла беда — отворяй ворота...

* * *

Махиля расчесывала шелковистые волосы Лейлы и любовалась их красотой. Ее собственные непослушные кудряшки были такими же жесткими, как и характер самой девчонки. Она с детства мечтала о гладких волосах и постоянно смазывала голову маслом в надежде на благоприятный исход. Балабегим ругала дочь за то, что та переводит масло, заставляла ее мыть голову айраном, но, высохнув, волосы Махили упрямо завивались в мелкие кудри, которые не поддавались гребешкам.

— Как приятно! — мечтательно произнесла она, водя массажной щеткой по волосам Лейлы. — Скажи, а это правда, что мужчины любят женщин за красивые волосы?

— Какая ерунда, — улыбаясь, ответила Лейла, — нужно быть хорошим человеком.

— Ты говоришь неправду! — не согласилась с ее доводом Махиля. — Разве я плохой человек? Тогда почему же в меня никто не влюбляется? Мне скоро 19 лет! Это потому, что у меня такие дурацкие волосы! Как солома нечесаная! А вот у Марьям они тоже как шелк... Ты знаешь, что Парвиз решил уехать из села?

Лейла ничего об этом не слышала, да и не интересовал ее бывший жених Марьям. Сейчас учительницу волновало другое. Пока была жива Сакина, у девочки была хоть какая-то защита. А вот теперь она могла стать мишенью для всех тех, кто слаб на язык и охоч до сплетен.

— Марьям — просто несчастный человек, — глубоко вздохнув, сказала Лейла.

— А что это ты ее так пожалела? — удивилась Махиля. — Лучше о себе подумай. Фазиль выпросил у моллы Гамида разрешение на брак с Марьям и уже переехал в их дом. Ага! Он третий день не живет у друзей и уж, конечно, больше не вернется к Диляре.

Лейла вздрогнула и невольно поежилась, будто неожиданно ее пронзил холодный ветер.

— А что говорят люди? — вдруг спросила она.

Народ молчал. Пока. Придерживаясь традиций. А что будет после сорока дней, покажет время.

Махиля, как мышка, шмыгнула в угол комнаты, залезла под кровать и, повозившись в своих чемоданах, достала чудный газовый платок с золотистыми нитями.

— Нравится? — восторженным тоном спросила она Лейлу. — Правда, мне к лицу? Но знаешь, я передумала и не приму этот подарок!

Лейла усмехнулась, собрала волосы в пучок и накинула легкую черную косынку, соблюдая традиции села, где ни одна женщина не ходила без головного убора.

— Если подарил человек, который любит тебя, то почему бы и не принять. Косыночка действительно очень подходит тебе, — сказала она, приготовившись спуститься во двор, чтобы вместе с Балабегим и Бирджагыз отправиться в дом несчастной Сакины, где отмечался седьмой день после ее смерти.

— Мне его подарил человек, который любит тебя, — звонко засмеявшись, сказала Махиля.

— Что это значит? — насторожилась Лейла.

Махиля чуть было не сказала учительнице о том, что этой ночью ее собираются умыкнуть, а косыночку она получила за то, чтобы не запирать ночью дверь на ключ. Но, спохватившись, девушка промолчала, предоставив дальнейший ход событий на волю судьбы.

* * *

Халыг киши поел риса с вяленой рыбой, это блюдо особенно удавалось Шафиге, и собрался в свой поход по Карагаджу. Время от времени он брал в руки посох своего деда Гюлалы и обходил дома своих родственников, интересуясь тем, как они живут, заставляя помириться рассорившихся, рассказывая об откровениях, которые якобы получал во сне от самого Пророка. Везде его принимали с особым почетом, в каждом доме были ему рады.

Дом Гадира был первым на его пути, и Халыг, прикрикнув на озлобленно лаявшего пса, вошел в его большой ухоженный двор.

— Ай хозяин дома, где ты? — крикнул старик, оглядываясь по сторонам. На его зов вышла Сельми, и Халыгу показалось, что она больна. Темные круги под глазами подчеркивали нездоровую бледность лица, а слабый голос не на шутку встревожил Халыга.

— А где Гадир? — спросил он, не двигаясь с места, ибо никогда не входил в дом, если в нем не было мужчины.

— Спит ваш Гадир, — недовольно отозвалась Сельми и, придерживая руками поясницу, спустилась во двор.

Расстелив на столе под виноградником розовую сюфру, она поставила самовар и принесла стаканы. Все это делалось молча, и Халыг с любопытством наблюдал за всеми движениями женщины, приходившейся ему кровной родней.

— Поругались, что ли, опять? — спросил он, пытаясь разговорить Сельми. Но та лишь отрицательно мотнула головой, пряча от Халыга свое лицо.

— А ну-ка сядь! — скомандовал аксакал. — Сядь и объясни, что у вас тут произошло.

Сельми неловко присела на краешек длинной, вычищенной добела дощатой скамейки и неожиданно разрыдалась.

— Я только сейчас... только сейчас поняла, что дороже него для меня никого нет...

Халыг прожил большую жизнь и всего в ней повидал. Смерти в глаза смотрел прямо, а вот слез женских не выносил.

— На то он и твой супруг... — начал было Халыг, но тут Сельми зарыдала еще громче и душераздирающе. Не добившись от женщины ничего путного, Халыг еще раз крикнул:

— Ай хозяин дома!

И тогда в дверях одной из комнат большого дома из саманного кирпича показался Гадир. Растерянный, жалкий, с бегающими глазами, он прислонился к стене и устремил глаза в небо.

— Да вы что мне здесь театр устраиваете? — рассердился старик, стукнув в сердцах по виноградной лозе.

— А при чем тут я? — наконец выдавил из себя Гадир. — Месяц долблю этой курице, что не знаю, куда подевалась пила. Я ведь тогда только одну ветку подпилил, а ствол не трогал, Хлебом клянусь, не моих рук это дело. Да и ветку спилить настояла сама Сельми, а вот теперь превратила мою жизнь в настоящий ад.

— Хорошо! Если не ты, то кто же? — захлебываясь от слез, спросила Сельми.

— А почему ты решила, что я должен что-то об этом знать? — возмутился Гадир. — Дядя, я этого Дадаша месяца три не видел. Она с ним чуть ли не каждый день ругалась до посинения. Вполне возможно, что сама и ствол подпилила, чтобы карагадж свалился на голову несчастного...

Гадир сгоряча наговорил глупостей и умолк, истратив весь жар изболевшейся души. Притихла и Сельми, словно до дна иссушила всю чашу отмеренных ей слез.

Халыг облегченно вздохнул, решив, что между супругами установился мир, и, тяжело опираясь на посох, встал на ноги. Но тут Сельми ударила в грудь рукой и громко сказала:

— Уж лучше б под этим деревом остался ты, Гадир, потому что не было на свете человека мне дороже, чем Дадаш...

(Продолжение следует)


<-- назад  •  на главную -->>