• Культура, искусство

ОБРАЗУЕТСЯ ВСЕ —
ПУСТЬ НЕ ВДРУГ

Ничего не вижу удивительного в том, что этот увесистый томик, исполненный самых добрых чувств к России, появился на свет в Азербайджане, с которым нашу северную соседку соединяют традиционные дружеские узы.

Десятый поэтический сборник — словно нечаянный юбилей. Как в ранге литератора, так и издательского редактора Николай Хатунцев предельно требователен к чужим рукописям. Не менее взыскателен он и к собственному слову, кажется, просеянному сквозь строжайшее критическое сито. И если уж поэт включил-таки те или иные строки в новую работу, значит, они непременно испытаны самым придирчивым образом. Впрочем, отдельные стихи уже знакомы читателям по предыдущим публикациям (в том числе отмеченные призами триптих «Мардакянская осень» и поэма «Товарищ, верь!»). Произведения прошлых лет и написанные позже объединила в новом издании тема, к которой поэт обращался и продолжает непрестанно обращаться в своем творчестве: все, что тем или иным образом связывается у автора с берегов Хазара с безбрежным житейским морем, именуемым российской действительностью. Стихи ведь уникальная возможность выразить — в им лишь свойственной форме — надежду быть услышанным и понятым:

Трудно быть человеком — не числиться!

Если даже нет шанса в борьбе,

Если всей нашей жизни бессмыслица

Навалилась на сердце тебе.

Бушуют социальные штормы, но глаз художника, не затуманенный порывами стихии, ищет в бурях свой берег. Никому не избежать ярости рожденных временем ураганов, но не каждому суждено разглядеть за нестихающим ненастьем уже пробивающиеся лучистые проблески. Согласитесь, порой можно без конца пробегать глазами, казалось бы, поразительно, бесконечно глубокие, искрящиеся умом опусы, но... без малейшей надежды воспламениться. Стоит, однако, тексту насытиться поэтическим озоном, и свершается невозможное: целые публицистические полосы укладываются в лаконичные, волнующие душу строки:

Не с того ль наши мысли туманны

И гнетет неосознанный страх,

Что и строки, и судьбы, и планы

Ныне в собственных наших руках?

Десятки откровенных выступлений, обозначенных как «Российские монологи», рисуют от лица историка и обывателя, адвоката и восточного мудреца, демократа и ретрограда масштабную картину, в которой явно превалируют темные тона. Ибо натурой послужили совсем не лучезарные реалии последних лет. И автор нисколько не пытается приукрасить пережитое, порой даже в гневе он, кажется, сгущает краски. Но... таково его видение мира. Всматриваясь в огромное полотно-панораму, легко представляешь могучую страну, охваченную кризисом. Однако на грядущее свой скепсис автор не распространяет: как не верить в возрождение народа, в его радужное будущее при столь славном прошлом?

Россия представлена разноликой. И хотя автор — житель иной страны, отражаемое ему и понятно, и близко. Потому он и точен в деталях, меток в оценках. Что ж, срабатывает, возможно, принцип — со стороны виднее. Растворив себя в бесконечной цепи сменяющих друг друга ракурсов-монологов, поэт представляется снайпером, бьющим с разных, порой дальних позиций, в попытке очистить дорогое и близкое от налета скверны.

Надо сказать, что Хатунцев едва ли не суров ко многим нововеяниям времени. И кто-то, не зная автора, даже способен будет записать его чуть ли не в те же ретрограды. Но это не повально безудержное, не презрительно безумное отрицание всего и вся, идущее от нового века, а, скорее, желание бережно сохранить наработанное прошлыми поколениями достояние. Его искренние обиды по поводу жестоко порой попираемого в наши дни разумного, доброго, вечного, исходят из желания не потерять в долгих и безуспешных поисках вполне очевидную, ясную истину.

Пессимистические нотки звучат и часто, и порой пронзительно громко. Но, может, и в самом деле у поэта есть к тому основания?

Наша жизнь — как Пизанская башня:

Все кренится, но так и не падает.

Ни сегодняшний день, ни вчерашний,

Ни грядущий — ничем не обрадуют.

И хотя мажорный лад — редкий гость в его публицистике, тем отраднее строки:

Ведь история на нас

Не кончается,

Пусть не все еще сейчас

Получается.

Автор не всегда волен высказаться без обиняков. Да, и в стихах можно себе позволить многое, но не все. Хотя в общем-то обычное состояние для поэта: доверять самое-самое поэтическое — строке. И если чувство компромисса порой ему отказывает — что ж, его это право — высказаться именно так, а не иначе, право, завоеванное давно сложившимися взглядами, обретенным опытом.

Будучи поэтом довольно откровенным, он готов заявить и о защите былых приоритетов:

Я, битый, стоящий двоих небитых,

Да, консерватор я, скажу открыто,

И этим — вы представьте — я горжусь.

И если терзали и терзают сомнения, а силы угасают, то как не воскликнуть:

Двадцатый — проклятый и благостный век

Кончается. Боже! Спаси наш ковчег!

А в разделе, отданном под монологи, просматривается прямая тревога за ущербные, поруганные судьбы.

Иногда поэта охватывает испепеляющая грусть — возможная дань пожитым годам:

Скоро сгинет, растает все,

Ничего с собою не взять.

Замедляет ход колесо.

Остановка. Время слезать.

Если сопоставить стихотворения разных лет, может показаться, что порой автор противоречив в выводах. Что ж, публикация — это позиция, которую не смахнешь как пылинку с одежды. И как бы подытоживая долгие споры с самим собой, автор выводит четкую формулу отношения к происходящему:

Нет, довольно словесных потуг,

Оглянись вкруг себя хладнокровно:

Образуется все. Пусть не вдруг.

Даже пусть не всегда полюбовно.

Грех не отметить богатейшую лексику автора. Наверное, если бы кто-то попытался составить специальный словарь этой книги, то он обязательно обратил бы внимание на то, как удивительно точно, а порой просто удачнейшим образом подбирается слово. Чем не пособие для начинающих литераторов?

Книга получилась не маленькая. Вобрав в себя и подытоженное, и новые работы. Так что подробный ее анализ, по всей видимости, заслуживает отдельного, более глубокого разговора.

Многие стихи хорошо знакомы тем из нас, кто следит долгие годы за творчеством известного бакинского поэта. Собранные же теперь под иной «вывеской», они обрели как бы новое звучание и способны, на мой взгляд, вызвать больший резонанс.

Возможно, проще было бы писать о единомышленнике, легко угадывая в каждой его фразе созвучные твоим мысли, испытывая при чтении примерно те же, а не противоположные ощущения, наконец, перенося на окружающий мир накопившиеся подобным образом эмоции.

Правда, мне кажется, не отрицая ничего из написанного в прежние годы, стихи подверглись отдельным подводным течениям в рамках происходящего на наших глазах процесса. Однако в главных своих постулатах автор, вне сомнений, остается стоек до бетонной крепости.

И, конечно, если бы эти стихи, обращенные к России, не охватывали бы значительно больший духовный ареал, они не были бы столь интересны. Поэт постоянно обобщает, и это одна из ценнейших сторон его многогранного творчества:

История вновь повторяется

На новом — чуть высшем — витке,

И все, что сегодня случается,

Опять в миражи воплощается.

В ненашем уже далеке.

Жаль, что книгу прочтут немногие: при нынешних более чем скромных тиражах сужение читательской аудитории до минимума превратилось, увы, в повседневную беду...

Р МИРКИН.