ВЫШКА № 13 от 4 апреля 2003 года |
Роман тысячелетия "Нет мира в садах тучных" |
Медина ГАСАНОВА
|
(Начало в №№ 10,
11, 14,
15, 17,
19, 21,
23, 26,
30, 31,
36, 37,
40, 42
за 2001 год,
2, 3,
6, 8,
10,
14, 16, 18,
21, 23,
26, 31,
33, 37,40,46,50,51
за 2002 год,
4, 5, 7
за 2003 год)
Возвращение в Карагадж моллы Гамида повергло все население деревни в шок. За время его отсутствия Бабалар так активно вел следствие, что в своем рвении прояснить темные пятна в светлой истории Карагаджа зашел в самые труднопроходимые дебри. Слухи, один страшнее другого, так опутали все село, что в служителе религии даже самые верующие начали было видеть мелкого афериста, ловко прикрывавшегося именем Всевышнего.
— Надо же, обрюхатил дочь, убил отца, своровал пилу, да еще четки свои потерял в чужом дворе, и все-таки вернулся обратно! Как он нам в глаза всем смотреть будет?! — с возмущением говорила Гюльвары, наливая мужу крепкого янтарного индийского чаю.
Джамаледдин, вот уже неделю гостивший дома, порядком устал от женской болтовни, которая в общем-то сводилась к одному — разговорам о таинственном исчезновении Гамида. В одном он был согласен с Гюльвары: если действительно во всех этих смертных грехах молла был виновен, в деревне его больше не видать.
Бильгейс слыла закоренелой домоседкой, но весть о том, что с первым автобусом в Карагадж приехал благоверный молла, подняла ее на ноги и, точно на крыльях, понесла к дому бригадира.
— Слыхала, Гюльвары, вернулся он, целый и невредимый! Все окна в доме поотворял, проветривает свое жилье, иди, погляди! А вы чуть было моего Назира в убийцы не записали!
— Вернулся?! Быть того не может! — охнула от удивления Гюльвары. — А с чего тогда так скрутило бедную Сейрану? Я была уверена в том, что она в своей пиале увидела именно моллу Гамида. А кого же еще?
Вопрос этот зазвенел, точно пустое ведро, ударившееся о стенки глубокого колодца, и повис в воздухе.
Джамаледдин глянул на женщин, забывших о его существовании, понял, что им нужно многое обсудить и разложить по полочкам, и решил наведаться к соседу, которого, признаться, недолюбливал.
— День добрый, молла! Где тебя носило столько времени? — спросил он Гамида, заглянув в его дом первым из всех жителей села.
— Эх, дорогой, — глубоко вздохнув, ответил тот, — сколько же на этом белом свете несправедливости. А ведь я так верно служил ему, так верно...
Эти слова, произнесенные моллой с особым пафосом, бригадир принял с ухмылкой, ибо всегда считал Гамида простым бездельником, отлынивающим под разными предлогами от работы. Ни разу за все время, что он жил в Карагадже, моллу не видели ни на хлопковом поле, ни на машинно-тракторной станции. Нелегкий крестьянский труд был не для его сана. Так чем же вызвано столь явное недовольство этого мужчины белым светом?
— Сыну дали целых восемь лет за какие-то никому не нужные шпалы... Уму непостижимо! Простое дерево и жизнь молодого человека поставили на одну чашу весов! К каким только людям я не обращался, деньги предлагал, вырученные от продажи «колхозницы». Сам знаешь, она у меня в этом году уродилась знатная... Но ничего не помогло. Расхищение социалистической собственности, понимаешь ли, вот и весь приговор моему единственному наследнику. Придется отбывать срок черт... астафурла, знает где!
Джамаледдин вздрогнул, услышав слово «наследник», которое, точно заноза, впилось глубоко в сердце. И ему до смерти захотелось стать отцом своего сына. В эту минуту он и думать не хотел о тех хлопотах, которые могли бы свалиться на его голову с рождением сына. Ему нестерпимо захотелось держать малыша в своих мозолистых руках, ощущать его тепло, слышать дыхание родной крови.
— Вот оно в чем дело... — задумчиво сказал Джамаледдин, — а мы уж тут решили...
— А что это вы тут решили? — в тон бригадиру спросил молла, перебирая в руках кизиловые косточки четок.
— Новые, что ли? — спросил Джамаледдин.
— Отчего ж новые, еще от деда моего остались, — ответил молла, поднимая вверх четки. — А с чего ты взял, что я мог их потерять?
Джамаледдин не знал, что ответить Гамиду, и покраснел от напряжения, как зрелый помидор.
Появившаяся в эту минуту Червон со сдвинутыми на переносице бровями, с хлыстом в руках и в пыльных сапогах скрасила неловкую паузу.
«Не на “виллисе”, на коне прискакала, значит, что-то очень важное», — подумал Джамаледдин.
— Милейший, что же это ты столько времени здесь живешь, а документов своих нигде не оставил? — сурово спросила председатель колхоза.
Молла Гамид выпрямился, зло посмотрел на женщину, позволившую себе повысить на него голос, и спокойно ответил:
— А ты хоть раз спрашивала у меня про мои документы?
— Ну, положим, не спрашивала, — смутилась Червон, но служебная привычка командовать везде и во всем вскоре взяла верх, и председатель продолжала в том же духе:
— К вам у нас, в селе, относятся с почтением, но это вовсе не значит, что вы можете злоупотреблять доверием моих людей.
— А кто тебе сказал, женщина, что они твои? И Джамаледдин, и кто другой в Карагадже — все они божьи дети, и не тебе распоряжаться их судьбой. У каждого из них своя жизненная книга, страницы которой написаны вовсе не твоей рукой!
— Знаете что, вы мне эту демагогию оставьте для пустоголовых женщин, которые крутятся возле вас. Предупреждаю, если не предъявите свои документы, приму самые жесткие меры. Это раз! И осенью все женщины до одной будут на уборке хлопка. Хоть одну увижу возле вашего дома...
— Приму самые строжайшие меры, — неожиданно улыбнувшись, закончил фразу Червон молла Гамид, окончательно выведя ее из терпения.
Медленно развернувшись, он подошел к старому комоду, выдвинул со скрипом большой ящик, в котором аккуратными стопками лежало постельное белье, и вытащил из-под него нечто, завернутое в шелковый платок.
«Вроде живет один, а какой порядок!» — невольно подумала председатель колхоза, впервые за все время зашедшая в дом моллы Гамида. Ничего лишнего здесь не было. Большой стол, покрытый белой скатертью, стоял у стены. На нем лежал Коран в золоченом переплете. Голые стены, выкрашенные известкой, украшала большая географическая карта. «К чему она ему?» — удивилась Червон.
— Вот тебе мои документы, уважаемая, — сказал он и протянул женщине серпастый, молоткастый паспорт, в котором черным по серому было записано, что предъявитель сего документа не кто иной, как Ишханов Гамид Исфандияр оглу.
— В Шуше родились? — удивилась Азаева.
— В Шуше! — ответил Гамид.
«И что его оттуда привело сюда?» — невольно подумал Джамаледдин, но шум за порогом дома отвлек его внимание, и бригадир торопливо вышел из комнаты, оставив Червон наедине с моллой.
— Я не посмотрю на твой сан, уважаемый, о котором, впрочем, как и о тебе, никто в Главном управлении духовенства республики ничего не знает.
— Э, товарищ майор, никак справки наводила, — хитро прищурив глаза, сказал вдруг молла Гамид, и Червон вздрогнула.
Откуда этот необразованный, малограмотный человек мог знать о ее чине? Никто в деревне и не подозревал о том, что председатель колхоза служит, помимо всего прочего, в органах государственной безопасности.
Она резко повернулась в сторону мужчины и посмотрела ему прямо в глаза.
— А ну выкладывай, кто ты такой!
— И не подумаю!
— Это почему же?
— Да потому, дорогая, что ты младше меня по званию, — сказал молла Гамид и приложил указательный палец к губам...
* * *
Стрекоза Махиля, подпрыгивая на одной ножке, приблизилась к Лейле и как бы между прочим сообщила ей о том, что Вагиф болен.
— У него такой жар, такой жар, руки обожгла! Пошла бы, посмотрела, может, помощь твоя нужна.
Лейла сделала вид, что пропустила эту новость мимо ушей, но сердце заколотилось так сильно и тревожно, что захотелось тут же встать и двинуться в сторону дома Агджи.
— Говорят, если жар не спадет, будет ему совсем худо. Ты хоть слышишь? — не унималась Махиля. — Фазиль всю ночь просидел возле него. Дильшад ни на шаг не отходит.
— А где же Марал? — ехидно спросила Лейла, перелистывая страницы свежего номера журнала «Огонек».
Махиля перестала скакать и села рядом с Лейлой на ковер, расстеленный в тени большого тутового дерева.
— А ты хоть знаешь всю эту историю с Марал? — спросила она, приглаживая непослушные волосы.
— Ни к чему мне это, — сухо ответила сельская учительница, нервно переворачивая листы журнала.
Махиля обхватила острые коленки тонкими руками и, покачиваясь из стороны в сторону, вдруг тихо красивым грудным голосом запела.
— Как ты думаешь, смогу я стать оперной певицей? — спросила вдруг она.
Лейла бросила журнал на подушку, нежно обняла сестренку и так же тихо сказала:
— А почему бы и нет. У тебя довольно неплохие данные. Ну, давай рассказывай, что там у тебя...
Трудно объяснить, почему иной раз мы не слышим голоса своего сердца. Чванливое упрямство и гордыня порой так сильно властвуют над нами, что мы забываем о хрупких драгоценных мгновениях жизни, которые, как одуванчики от легкого дуновения ветра, разлетаются в разные стороны. И не собрать их потом, и не заполнить пустоты в сложной мозаике судьбы, и нет без них полной картины жизни. Вот о чем думала Лейла, слушая рассказ Махили о том, как Марал, почувствовав тяжесть бремени, решила свести счеты с жизнью.
— На самой заре, еще до того, как мы выгоняем со двора скотину, она вышла из дома и направилась к пруду, напившись какой-то гадости, которую ей дала Сейрана. Как там оказался Вагиф, одному Богу известно. Сама Марал помнит только зелень воды над головой вместо голубого неба и пузыри воздуха, убегающие куда-то вверх. А потом он повез ее в больницу...
Так вот как было дело. Он спас глупую девчонку от смерти, а она, Лейла, заподозрила его во всех смертных грехах и оттолкнула так далеко, что теперь эту грань и не переступить. Подняв правую руку, сельская учительница с тоской посмотрела на красивое кольцо, подаренное Ровшаном. Перед ее глазами встал этот красивый, стройный молодой человек, как бы предупреждая девушку не совершать необдуманных поступков. В эту же минуту во дворе появилась Бирджагыз, торопливо семенившая в сторону тутовника:
— Будь я проклята черными силами, если этот парень доживет до утра!
— О ком ты это, тетушка? — тревожно спросила Лейла.
— Эх, доченька, у кого что на лбу написано, то и будет. Плохо Вагифу, очень плохо.
— Так что же вы врача не вызываете?!
— Был фельдшер, но температура не падает. Горит парень, как в огне, и все тут!
Эти слова словно подстегнули сельскую учительницу. Она заглянула в свою комнату, быстро собрала все лекарства, порошки и мази, которые привезла с собой из города и, выйдя во двор, спросила:
— Кто проводит меня до дома Агджи?
— Нечего тебе там, девочка, делать! Невеста его рядом. Банки ему поставили,
дурную кровь вытянули. Гюльвары с самого утра возле его постели...
— Кто проводит меня до дома Агджи? — как заводная, повторила свой вопрос Лейла, и Махиля, вскочив на свои ножки-спички, побежала впереди Лейлы.
— Тетушка, непременно возьми с собой своего уксуса! — крикнула Лейла и решительно двинулась вслед за Махилей.
В доме Агджи было нестерпимо душно. Вагиф лежал на полу на толстом матраце, покрытый стеганым одеялом.
Увидев Лейлу, мать Вагифа преградила было ей дорогу в комнату, но потом бессильно махнула рукой и заплакала, вытирая слезы огрубевшими от работы по хозяйству руками. Гюльвары снимала с черной, изрезанной бритвой спины больного очередные банки и сокрушительно мотала головой.
— В больницу его везти надо. Я сделала все, что могла.
Лейла присела возле парня, от близости которого еще не так давно теряла голову, взяла его горячую руку, нащупала пульс и начала считать.
— Что она здесь делает? — вскричала Дильшад, увидев у изголовья своего жениха соперницу. — Вон отсюда!
От этого крика Вагиф открыл глаза и застонал. И все, кто были в эту минуту в комнате, услышали, как через силу он произнес имя Лейлы.
Это придало уверенности сельской учительнице. Она, не глядя на Дильшад, отбросила горячее одеяло, которым накрыли Вагифа, когда его бил озноб, и попросила всех, кроме Гюльвары и Агджи, выйти из комнаты.
— Еще чего, бесстыжая! — завизжала Дильшад.
Но тут невесть откуда появился Сулейман и, показывая всем свой локоть, горячо заговорил:
— У меня было целых семь огромных чирей. Врачи руку резать хотели, а она вылечила! Пусть посмотрит да!
Довод подействовал, комната опустела. Лейла попросила Гюльвары снять с Вагифа пропитанную потом майку и растереть парня уксусом. Сама она при этом отвернулась к окну, зная, что Агджа внимательно наблюдает за ней.
— Первый раз слышу, чтобы человека уксусом растирали, — проворчала Гюльвары и тем не менее проделала эту процедуру еще четыре раза, после чего температура стала падать...
* * *
Сейрана пришла в себя, даже речь вернулась к ней. Слабая, она не могла еще самостоятельно передвигаться по комнате, и Рахиля, желая выслужиться перед свекром, хлопотала возле нее, демонстрируя свое почтительное отношение к самой странной из женщин Карагаджа.
Гюльвары, заглянувшая к ней после Вагифа, обрадовалась выздоровлению односельчанки, приписав ее исцеление от непонятного тяжелого недуга исключительно своим познаниям в области медицины.
— Ну вот видишь, я же говорила, что от моих снадобий тебе полегчает, — сказала она, присаживаясь рядом с Сейраной.
— Спасибо, родная, спасибо, — задумчиво ответила та, — я слышала, молла вернулся в целости и сохранности.
— Ага, вернулся. Я бы так не смогла. Натворить столько всего...
— А чего он натворил-то? — спросила Сейрана.
— Ну ты же сама в пиале его видела!
— А кто тебе сказал, что я видела именно его, а? — спросила Сейрана и грустно покачала головой.
(Продолжение следует)