ВЫШКА № 13 от 4 апреля 2003 года
<<-- назад  •  на главную -->>

• Роман тысячелетия "Нет мира в садах тучных"
Медина ГАСАНОВА

(Начало в №№ 10, 11, 14, 15, 17, 19, 21, 23, 26, 30, 31, 36, 37, 40, 42 за 2001 год,
2, 3, 6, 8, 10, 14, 16, 18, 21, 23, 26, 31, 33, 37,40,46,50,51 за 2002 год,
4, 5, 7 за 2003 год)

 

Возвращение в Карагадж моллы Гамида повергло все население деревни в шок. За время его отсутствия Бабалар так активно вел следствие, что в своем рвении прояснить темные пятна в светлой истории Карагаджа зашел в самые труднопроходимые дебри. Слухи, один страшнее другого, так опутали все село, что в служителе религии даже самые верующие начали было видеть мелкого афериста, ловко прикрывавшегося именем Всевышнего.

— Надо же, обрюхатил дочь, убил отца, своровал пилу, да еще четки свои потерял в чужом дворе, и все-таки вернулся обратно! Как он нам в глаза всем смотреть будет?! — с возмущением говорила Гюльвары, наливая мужу крепкого янтарного индийского чаю.

Джамаледдин, вот уже неделю гостивший дома, порядком устал от женской болтовни, которая в общем-то сводилась к одному — разговорам о таинственном исчезновении Гамида. В одном он был согласен с Гюльвары: если действительно во всех этих смертных грехах молла был виновен, в деревне его больше не видать.

Бильгейс слыла закоренелой домоседкой, но весть о том, что с первым автобусом в Карагадж приехал благоверный молла, подняла ее на ноги и, точно на крыльях, понесла к дому бригадира.

— Слыхала, Гюльвары, вернулся он, целый и невредимый! Все окна в доме поотворял, проветривает свое жилье, иди, погляди! А вы чуть было моего Назира в убийцы не записали!

— Вернулся?! Быть того не может! — охнула от удивления Гюльвары. — А с чего тогда так скрутило бедную Сейрану? Я была уверена в том, что она в своей пиале увидела именно моллу Гамида. А кого же еще?

Вопрос этот зазвенел, точно пустое ведро, ударившееся о стенки глубокого колодца, и повис в воздухе.

Джамаледдин глянул на женщин, забывших о его существовании, понял, что им нужно многое обсудить и разложить по полочкам, и решил наведаться к соседу, которого, признаться, недолюбливал.

— День добрый, молла! Где тебя носило столько времени? — спросил он Гамида, заглянув в его дом первым из всех жителей села.

— Эх, дорогой, — глубоко вздохнув, ответил тот, — сколько же на этом белом свете несправедливости. А ведь я так верно служил ему, так верно...

Эти слова, произнесенные моллой с особым пафосом, бригадир принял с ухмылкой, ибо всегда считал Гамида простым бездельником, отлынивающим под разными предлогами от работы. Ни разу за все время, что он жил в Карагадже, моллу не видели ни на хлопковом поле, ни на машинно-тракторной станции. Нелегкий крестьянский труд был не для его сана. Так чем же вызвано столь явное недовольство этого мужчины белым светом?

— Сыну дали целых восемь лет за какие-то никому не нужные шпалы... Уму непостижимо! Простое дерево и жизнь молодого человека поставили на одну чашу весов! К каким только людям я не обращался, деньги предлагал, вырученные от продажи «колхозницы». Сам знаешь, она у меня в этом году уродилась знатная... Но ничего не помогло. Расхищение социалистической собственности, понимаешь ли, вот и весь приговор моему единственному наследнику. Придется отбывать срок черт... астафурла, знает где!

Джамаледдин вздрогнул, услышав слово «наследник», которое, точно заноза, впилось глубоко в сердце. И ему до смерти захотелось стать отцом своего сына. В эту минуту он и думать не хотел о тех хлопотах, которые могли бы свалиться на его голову с рождением сына. Ему нестерпимо захотелось держать малыша в своих мозолистых руках, ощущать его тепло, слышать дыхание родной крови.

— Вот оно в чем дело... — задумчиво сказал Джамаледдин, — а мы уж тут решили...

— А что это вы тут решили? — в тон бригадиру спросил молла, перебирая в руках кизиловые косточки четок.

— Новые, что ли? — спросил Джамаледдин.

— Отчего ж новые, еще от деда моего остались, — ответил молла, поднимая вверх четки. — А с чего ты взял, что я мог их потерять?

Джамаледдин не знал, что ответить Гамиду, и покраснел от напряжения, как зрелый помидор.

Появившаяся в эту минуту Червон со сдвинутыми на переносице бровями, с хлыстом в руках и в пыльных сапогах скрасила неловкую паузу.

«Не на “виллисе”, на коне прискакала, значит, что-то очень важное», — подумал Джамаледдин.

— Милейший, что же это ты столько времени здесь живешь, а документов своих нигде не оставил? — сурово спросила председатель колхоза.

Молла Гамид выпрямился, зло посмотрел на женщину, позволившую себе повысить на него голос, и спокойно ответил:

— А ты хоть раз спрашивала у меня про мои документы?

— Ну, положим, не спрашивала, — смутилась Червон, но служебная привычка командовать везде и во всем вскоре взяла верх, и председатель продолжала в том же духе:

— К вам у нас, в селе, относятся с почтением, но это вовсе не значит, что вы можете злоупотреблять доверием моих людей.

— А кто тебе сказал, женщина, что они твои? И Джамаледдин, и кто другой в Карагадже — все они божьи дети, и не тебе распоряжаться их судьбой. У каждого из них своя жизненная книга, страницы которой написаны вовсе не твоей рукой!

— Знаете что, вы мне эту демагогию оставьте для пустоголовых женщин, которые крутятся возле вас. Предупреждаю, если не предъявите свои документы, приму самые жесткие меры. Это раз! И осенью все женщины до одной будут на уборке хлопка. Хоть одну увижу возле вашего дома...

— Приму самые строжайшие меры, — неожиданно улыбнувшись, закончил фразу Червон молла Гамид, окончательно выведя ее из терпения.

Медленно развернувшись, он подошел к старому комоду, выдвинул со скрипом большой ящик, в котором аккуратными стопками лежало постельное белье, и вытащил из-под него нечто, завернутое в шелковый платок.

«Вроде живет один, а какой порядок!» — невольно подумала председатель колхоза, впервые за все время зашедшая в дом моллы Гамида. Ничего лишнего здесь не было. Большой стол, покрытый белой скатертью, стоял у стены. На нем лежал Коран в золоченом переплете. Голые стены, выкрашенные известкой, украшала большая географическая карта. «К чему она ему?» — удивилась Червон.

— Вот тебе мои документы, уважаемая, — сказал он и протянул женщине серпастый, молоткастый паспорт, в котором черным по серому было записано, что предъявитель сего документа не кто иной, как Ишханов Гамид Исфандияр оглу.

— В Шуше родились? — удивилась Азаева.

— В Шуше! — ответил Гамид.

«И что его оттуда привело сюда?» — невольно подумал Джамаледдин, но шум за порогом дома отвлек его внимание, и бригадир торопливо вышел из комнаты, оставив Червон наедине с моллой.

— Я не посмотрю на твой сан, уважаемый, о котором, впрочем, как и о тебе, никто в Главном управлении духовенства республики ничего не знает.

— Э, товарищ майор, никак справки наводила, — хитро прищурив глаза, сказал вдруг молла Гамид, и Червон вздрогнула.

Откуда этот необразованный, малограмотный человек мог знать о ее чине? Никто в деревне и не подозревал о том, что председатель колхоза служит, помимо всего прочего, в органах государственной безопасности.

Она резко повернулась в сторону мужчины и посмотрела ему прямо в глаза.

— А ну выкладывай, кто ты такой!

— И не подумаю!

— Это почему же?

— Да потому, дорогая, что ты младше меня по званию, — сказал молла Гамид и приложил указательный палец к губам...

* * *

Стрекоза Махиля, подпрыгивая на одной ножке, приблизилась к Лейле и как бы между прочим сообщила ей о том, что Вагиф болен.

— У него такой жар, такой жар, руки обожгла! Пошла бы, посмотрела, может, помощь твоя нужна.

Лейла сделала вид, что пропустила эту новость мимо ушей, но сердце заколотилось так сильно и тревожно, что захотелось тут же встать и двинуться в сторону дома Агджи.

— Говорят, если жар не спадет, будет ему совсем худо. Ты хоть слышишь? — не унималась Махиля. — Фазиль всю ночь просидел возле него. Дильшад ни на шаг не отходит.

— А где же Марал? — ехидно спросила Лейла, перелистывая страницы свежего номера журнала «Огонек».

Махиля перестала скакать и села рядом с Лейлой на ковер, расстеленный в тени большого тутового дерева.

— А ты хоть знаешь всю эту историю с Марал? — спросила она, приглаживая непослушные волосы.

— Ни к чему мне это, — сухо ответила сельская учительница, нервно переворачивая листы журнала.

Махиля обхватила острые коленки тонкими руками и, покачиваясь из стороны в сторону, вдруг тихо красивым грудным голосом запела.

— Как ты думаешь, смогу я стать оперной певицей? — спросила вдруг она.

Лейла бросила журнал на подушку, нежно обняла сестренку и так же тихо сказала:

— А почему бы и нет. У тебя довольно неплохие данные. Ну, давай рассказывай, что там у тебя...

Трудно объяснить, почему иной раз мы не слышим голоса своего сердца. Чванливое упрямство и гордыня порой так сильно властвуют над нами, что мы забываем о хрупких драгоценных мгновениях жизни, которые, как одуванчики от легкого дуновения ветра, разлетаются в разные стороны. И не собрать их потом, и не заполнить пустоты в сложной мозаике судьбы, и нет без них полной картины жизни. Вот о чем думала Лейла, слушая рассказ Махили о том, как Марал, почувствовав тяжесть бремени, решила свести счеты с жизнью.

— На самой заре, еще до того, как мы выгоняем со двора скотину, она вышла из дома и направилась к пруду, напившись какой-то гадости, которую ей дала Сейрана. Как там оказался Вагиф, одному Богу известно. Сама Марал помнит только зелень воды над головой вместо голубого неба и пузыри воздуха, убегающие куда-то вверх. А потом он повез ее в больницу...

Так вот как было дело. Он спас глупую девчонку от смерти, а она, Лейла, заподозрила его во всех смертных грехах и оттолкнула так далеко, что теперь эту грань и не переступить. Подняв правую руку, сельская учительница с тоской посмотрела на красивое кольцо, подаренное Ровшаном. Перед ее глазами встал этот красивый, стройный молодой человек, как бы предупреждая девушку не совершать необдуманных поступков. В эту же минуту во дворе появилась Бирджагыз, торопливо семенившая в сторону тутовника:

— Будь я проклята черными силами, если этот парень доживет до утра!

— О ком ты это, тетушка? — тревожно спросила Лейла.

— Эх, доченька, у кого что на лбу написано, то и будет. Плохо Вагифу, очень плохо.

— Так что же вы врача не вызываете?!

— Был фельдшер, но температура не падает. Горит парень, как в огне, и все тут!

Эти слова словно подстегнули сельскую учительницу. Она заглянула в свою комнату, быстро собрала все лекарства, порошки и мази, которые привезла с собой из города и, выйдя во двор, спросила:

— Кто проводит меня до дома Агджи?

— Нечего тебе там, девочка, делать! Невеста его рядом. Банки ему поставили,

дурную кровь вытянули. Гюльвары с самого утра возле его постели...

— Кто проводит меня до дома Агджи? — как заводная, повторила свой вопрос Лейла, и Махиля, вскочив на свои ножки-спички, побежала впереди Лейлы.

— Тетушка, непременно возьми с собой своего уксуса! — крикнула Лейла и решительно двинулась вслед за Махилей.

В доме Агджи было нестерпимо душно. Вагиф лежал на полу на толстом матраце, покрытый стеганым одеялом.

Увидев Лейлу, мать Вагифа преградила было ей дорогу в комнату, но потом бессильно махнула рукой и заплакала, вытирая слезы огрубевшими от работы по хозяйству руками. Гюльвары снимала с черной, изрезанной бритвой спины больного очередные банки и сокрушительно мотала головой.

— В больницу его везти надо. Я сделала все, что могла.

Лейла присела возле парня, от близости которого еще не так давно теряла голову, взяла его горячую руку, нащупала пульс и начала считать.

— Что она здесь делает? — вскричала Дильшад, увидев у изголовья своего жениха соперницу. — Вон отсюда!

От этого крика Вагиф открыл глаза и застонал. И все, кто были в эту минуту в комнате, услышали, как через силу он произнес имя Лейлы.

Это придало уверенности сельской учительнице. Она, не глядя на Дильшад, отбросила горячее одеяло, которым накрыли Вагифа, когда его бил озноб, и попросила всех, кроме Гюльвары и Агджи, выйти из комнаты.

— Еще чего, бесстыжая! — завизжала Дильшад.

Но тут невесть откуда появился Сулейман и, показывая всем свой локоть, горячо заговорил:

— У меня было целых семь огромных чирей. Врачи руку резать хотели, а она вылечила! Пусть посмотрит да!

Довод подействовал, комната опустела. Лейла попросила Гюльвары снять с Вагифа пропитанную потом майку и растереть парня уксусом. Сама она при этом отвернулась к окну, зная, что Агджа внимательно наблюдает за ней.

— Первый раз слышу, чтобы человека уксусом растирали, — проворчала Гюльвары и тем не менее проделала эту процедуру еще четыре раза, после чего температура стала падать...

* * *

Сейрана пришла в себя, даже речь вернулась к ней. Слабая, она не могла еще самостоятельно передвигаться по комнате, и Рахиля, желая выслужиться перед свекром, хлопотала возле нее, демонстрируя свое почтительное отношение к самой странной из женщин Карагаджа.

Гюльвары, заглянувшая к ней после Вагифа, обрадовалась выздоровлению односельчанки, приписав ее исцеление от непонятного тяжелого недуга исключительно своим познаниям в области медицины.

— Ну вот видишь, я же говорила, что от моих снадобий тебе полегчает, — сказала она, присаживаясь рядом с Сейраной.

— Спасибо, родная, спасибо, — задумчиво ответила та, — я слышала, молла вернулся в целости и сохранности.

— Ага, вернулся. Я бы так не смогла. Натворить столько всего...

— А чего он натворил-то? — спросила Сейрана.

— Ну ты же сама в пиале его видела!

— А кто тебе сказал, что я видела именно его, а? — спросила Сейрана и грустно покачала головой.

(Продолжение следует)


<-- назад  •  на главную -->>