• Наши соотечественники за рубежом

ЧЕШСКИЙ ТЕРРОРИЗМ НЕ МЯГЧЕ АРАБСКОГО
И НЕ МИЛОСЕРДНЕЕ СЕРБСКОГО

80 лет назад, 18 февраля 1923 года, в Праге скончался первый министр финансов независимой Чехословакии Алоис Рашин. За полтора месяца до кончины на него прямо возле собственного дома было произведено покушение. Одна из двух пуль калибра 6,35 мм, выпущенных из автоматического «Вальтера», попала в позвоночник и повредила спинной мозг. Министр после ранения был в сознании, не выпускал изо рта сигару, но у него сразу же отнялись ноги. В дальнейшем и после проведенной операции жизнедеятельность его организма не удалось восстановить, он доживал в больнице еще шесть недель и страшно мучался от нестерпимой боли. Только смерть принесла ему избавление от мук.

Покушавшимся был молодой человек из тихого провинциального городка Немецкий (ныне Гавличкув) Брод. Звали его Йозеф Шоупал. Он вычислил жертву за несколько месяцев до выстрелов и шел к своей цели с одержимостью маньяка. На суде из слов преступника выходило, что он стрелял не в человека, а в символ угнетающего простых людей капитализма. Суд не принял во внимание объяснения идейного убийцы и назначил ему почти максимум — 18 лет тюрьмы строгого режима. Погибшего министра, однако, было не вернуть, а тогдашнюю общественность, как и нынешнюю, жег один большой вопрос: как уберечься от пуль и бомб террористов и как защитить молодежь от влияния идей, позволяющих убивать невинных?

В ночь после смерти Рашина президент Масарик, философ и многолетний профессор Карлова университета, написал письмо правительству, заключавшееся словами: «Пусть великая жертва... подвигнет всех нас к осуществлению нашего национального идеала, который есть республика и демократия, заложенная на уважении и любви к каждому человеку. Насилие, учиненное над д-ром Рашиным, является нечеловеческим, нечешским». Относительно бесчеловечности преступления сомнений не возникает, пассаж же о том, что убийство — это не по-чешски, является чисто риторическим.

Вопрос о том, кто мог стоять за убийцей, особенно занимал следователей и политиков. Поначалу, поскольку Рашин в это время стремился ограничить влияние и авторитет организации легионеров, вернувшихся после великой войны из России, Франции, Италии, многие грешили на этих решительных и волевых людей. Потом обнаружился более явный красный след.

По молодости лет Шоупал очень интересовался политикой и особенно западал на распространившиеся в Европе после событий в России коммунистические идеи. Побывав недолго в организации социал-демократов, он вступил в только что образованную компартию, но пребывал там тоже совсем короткое время. Уже в сентябре 1922 года он вышел из КПЧ, поскольку, по его словам, партия отвергала террористические акции, к которым он был склонен. На допросе он заявил: «Я не состою ни в какой политической партии и действовал по своей воле. Я — анархист, анархист по убеждениям».

Конечно, русская революция влияла на европейские умонастроения, но валить на нее все здешние выстрелы было бы чересчур. Хватало собственной красноты и собственных тараканов в мозгах. Под их шевеление тогда стреляли в политиков везде: и в Германии, и в Польше, и во Франции. Да и в Чехословакии выстрелы Шоупала не были единственными. Еще четыре года назад, через два месяца после обретения страной независимости, такой же насупленный молодой человек по имени Алоис Штястный стрелял в первого премьер-министра Карела Крамаржа. Тоже стрелял в спину, едва войдя в помещение для приема посетителей на Пражском Граде, тоже два раза, пока его не скрутили.

Выстрелы Штястного были самыми настоящими, их последствия — анекдотическими. Одна пуля прошла мимо, вторая попала в грудь повернувшемуся Крамаржу, пробила зимнее пальто, пиджак и бумажник, но застряла в пряжке помочей. Премьер-министр отделался шоком, а Штястный, которому было только 18 лет и который выстрелами хотел развязать социальную революцию в стране, — 8 годами тюремного заключения. Через год он был амнистирован и условно выпущен на свободу.

Незадолго до покушения Рашин как министр финансов провел ряд мер, направленных на торможение инфляции и укрепление курса кроны на международном рынке. Меры были непопулярны, сразу упал экспорт продукции, в целом снизился жизненный уровень, а число безработных возросло до 160 тысяч человек.

В этой ситуации на министра обрушились все: правые и левые, парламент, газеты. Президент и его ближайшие сподвижники считали, что министр ошибается, поддерживая искусственно высокий курс кроны, что это ведет государство к катастрофе, и, даже опасаясь правительственного кризиса, подыскивали варианты его замены. Рашин, настаивая на своем, выдерживал давление различных ветвей власти, однако беда состояла в том, что газеты будоражили общественность и невольно обозначали мишень для таких упертых поборников справедливости, как Йозеф Шоупал.

Алоис Рашин (1867—1923) вообще был крепким и волевым человеком, не терявшим присутствия духа даже в критических ситуациях. В молодости он был осужден на два года как активный участник антиавстрийских выступлений в Праге, в 1915 году был судим уже как государственный изменник и вместе с Крамаржем приговорен к смертной казни. Последовали многомесячное тюремное заключение и тягостное ожидание, закончившееся амнистией, провозглашенной после смерти императора Франца Иосифа. В 1918 году он оказался среди тех, кто провозглашал и утверждал независимость Чехословакии.

Незадолго до роковых выстрелов, когда общество и пресса считали Рашина главным виновником экономических трудностей, полиция получила информацию о подготовке покушения на него. У его дома был поставлен специальный пост, но министр тут же настоял, чтобы его убрали.

Благородные смелость и открытость поведения его не спасли, убийца, как оказалось, вообще не размышлял о человеческих качествах жертвы. Рашин в его глазах олицетворял защитника жирующих на народной крови банков и представителя национальной плутократии. Такого не жалко было казнить без суда, без обвинения, только согласно «революционной воле» и призыву собственного сердца.

Шоупал, конечно, был не вполне нормален. Об этом догадывались современники, люди, присутствовавшие на суде и только покручивавшие пальчиком у виска, переглядывавшиеся судьи. Зная последующую судьбу террориста, это смело можем утверждать и мы.

Суд над ним состоялся только через полгода после роковых выстрелов. Юноша до конца храбрился и держал марку крутого революционера. Он сразу же заявил, что ни в коем случае не чувствует своей вины и хочет прочесть заявление. Этого ему сделать не разрешили, и заявление его было оглашено адвокатом уже в самом конце судебного разбирательства. В ходе суда Шоупал иногда сбивался, путался, иногда говорил, что хотел только напугать министра и на время выключить его из политики, но не раскаивался и не особенно оправдывался. В итоге, суммируя факты преступления и приобретенные в ходе процесса впечатления, судьи дали ему 18 лет. Могли бы дать и смертную казнь, но в момент преступления Шоупалу не хватало трех месяцев до двадцати годков, когда начиналось его совершеннолетие. Потому ограничились длительным заключением.

По иронии судьбы, преступник отбывал наказание в тех же местах, где некогда содержалась и его жертва. Срок он отсидел от звонка до звонка, даже прихватил еще два года дополнительно за нарушения тюремного режима, и вышел на свободу только в 1943 году. В его стране в это время хозяйничали немецкие фашисты, а самому исполнилось уже сорок лет. Шоупал вернулся в Немецкий Брод и через несколько месяцев женился. После войны у него родились двое сыновей, а сам он, едва в воздухе запахло полевением взглядов, попытался вернуться в общественную жизнь.

Он снова записался в коммунистическую партию, но местная организация порекомендовала ему сменить одиозную, бывшую у всех на слуху фамилию. Шоупал и сам видел, что от него шарахаются даже при приеме на работу, и без возражений согласился с рекомендацией товарищей. Недолго размышляя, он в духе времени, как незабвенный Шариков, пожелал именоваться впредь Йозеф Днепрострой, о чем и подал заявление в соответствующие органы. Органы оценили пикантность ситуации и заявителю в удовлетворении его просьбы отказали.

Постаревший террорист былую настырность, однако, сохранил и подал заявление вторично. На этот раз он хотел, чтобы ему присвоили фамилию Правда. «Правда» она и в чешском языке «правда», такая фамилия здесь встречается, даже у известных журналистов, и органы, подавляя смешок и понимая, куда выгибает проситель, на этот раз ему не отказали. Под таким левым и таким справедливым псевдонимом Шоупал уехал в освобожденные от немцев Судеты, где и жил до самой смерти, последовавшей в 1959 году. По некоторым свидетельствам, он, до конца сохранив «пролетарские» убеждения, сильно переживал оттого, что ему не обозначили стаж пребывания в компартии с 1922 года.

На склоне своих лет он попробовал изложить свою историю на бумаге. Делал он это в форме некоего сатирического романа, в котором бывшие в действительности эпизоды густо перемешаны с выдуманными и отличить их друг от друга исключительно сложно. В своих незаконченных писаниях автор стремился обелить «молодого бойца за всемирную социальную революцию Шоупала» и представить его жертвой некоторых обстоятельств. На бумаге выходило, что его побудили к теракту старшие по возрасту и положению товарищи (упоминается и Теодор Эйслер), и что они же решили его судьбу с помощью жребия. Жребий первым тянул он, и все было подстроено так, что иного результата быть не могло: все предложенные ему бумажки были с крестиками.

Относительно убитого им министра «писатель», даже завершая свою путаную жизнь, не сказал ни единого слова, так и не обнаружил раскаяния. Шоупал-Днепрострой-Правда, по зрелому размышлению, даже жалок, но и в этом случае оправдания его поступку нет.

Стреляли и взрывали всегда и везде, особенно в периоды государственной нестабильности и часто в условиях нарастания демократических свобод. Взорвать пытались Наполеона, уже диктатора, но еще не императора, серией выстрелов едва не покрошили в винегрет Луи-Филиппа, еще короля, но уже не диктатора. Степан Халтурин натаскал в Зимний дворец целый сундук адских смесей и, подорвав их, обрушил несколько этажей, но царя-освободителя не достал. Несколько раз стреляли в вождя русской революции Ленина, но тоже не достали. Зато террористы убили русского царя, трех президентов Франции и четырех президентов США. Только что кто-то застрелил премьер-министра Сербии Зорана Джинджича.

Как избавиться от этой напасти? Нет у нас однозначного ответа. Конечно, можно бесконечно усиливать и наращивать охрану, но какая охрана может предугадать действия повернутых одиночек, маньяков, одержимых бесом большой идеи, тронутых людским забвением и жаждой выскочить из него? Нет, пока будут фигуры на виду и ведущие, всегда будут находиться неудовлетворенные собой ведомые, готовые стрелять куда попало и в кого угодно.

Если б хотя бы удавалось в любом случае не возвеличивать «стрелков», не делать культа из «бомбометателей», не превращать их в героев, не называть их именами улицы, а развенчивать их, представлять их человеческую ущербность и несостоятельность, уже было бы здорово. Глядишь, не имея своих светочей и никогда не встречая идейной поддержки, тем более организационной или государственной, терроризм бы и поугас.

Александр СИНЕНЬКИЙ.
Прага.