• Роман тысячелетия "Нет мира в садах тучных"	Медина ГАСАНОВА

(Начало в №№ 10, 11, 14, 15, 17, 19, 21, 23, 26, 30, 31, 36, 37, 40, 42 за 2001 год,
2, 3, 6, 8, 10, 14, 16, 18, 21, 23, 26, 31, 33, 37,40,46,50,51 за 2002 год,
4, 5 , 7 , 17, 20 , 22 , 24 за 2003 год)

* * *

Больше недели дед Халыг не навещал свою внучку, и это начинало тревожить Лейлу. Мысль о том, что он мог заболеть, в голову не приходила. Болезни обходили стороной этого человека, и за всю свою долгую жизнь он ни разу не бывал у врача. От расстройства желудка, которое обычно начиналось у него с наступлением жары, он применял верное средство — высушенный на солнце и заплетенный в косу конский щавель. Рисовая каша, сваренная с ним, помогала сразу же. Других хворей Халыг не подхватывал, считая, что на то воля Всевышнего. «Пять раз в день я совершаю намаз, соблюдаю пост, читаю суры из Корана. Аллах посылает всевозможные болячки на грешников и неверующих, а я не отношусь ни к тем, ни к другим», — любил при случае говорить он.

«Возможно, у него появились какие-то важные дела по дому, хотя и они не могли настолько отвлечь его внимания», — думала Лейла, сидя однажды утром на веранде.

Ей так сильно захотелось увидеть деда, что она решила отправиться на другой конец Карагаджа.

— И не думай, в деревне Бог знает что происходит, после того как с неба на нашу голову свалился этот чертов самолет. Полно приезжих по улицам ходят. Высматривают, вынюхивают. Бабалар советовал быть осторожными. Уж лучше дома посиди.

— Но я такой плохой сон про деда видела, аж до сих пор помню, — сказала девушка, стараясь убедить Балабегим.

— Про сны, моя дорогая, лучше всего говорить: «Да принесут они добро», а о своих кошмарах лучше расскажи реке, — оставаясь непреклонной, ответила та. — Если мы после каждого сна по деревне бегать будем, знаешь, какое тогда столпотворение в Карагадже начнется! Скорее всего Халыг ами в полном здравии, а то людская молва, давно весточку принесла бы...

— Послушай, а почему я не могу пойти к собственному деду? — удивилась Лейла, — Подумаешь, два километра, к вечеру буду дома.

— Ах, ты хочешь знать, почему я тебя одну не отпускаю? Ну так вот, мне тоже сон дурной приснился... Жених твой стоял передо мной во весь свой огромный рост и строго наказывал приглядывать за тобой.

— Рассказала бы реке, — недовольно буркнула Лейла.

— А я специально этого не сделала, уж пусть лучше приедет. Спокойнее будет, жених все-таки.

— Какой такой жених, мама! — отозвалась вдруг Махиля, секунду назад, казалось, спавшая глубоким сном. — Это ты Ровшана имеешь в виду? Хорошие он нам подарки все-таки привез. Только, мамочка, он женатый человек. Кое-кто из нашего села слышал, как Ровшан лично признался в этом Вагифу, когда они вместе в городе были.

— Ну вот видишь, а я что сказала. Если бы с твоим дедом что-то стряслось, уже вся деревня об этом знала бы, — сказала Балабегим, растерянно глядя на Лейлу, покрасневшую от услышанной новости до самых корней волос.

Махиля протерла заспанные глаза, пригладила торчащие во все стороны рыжие кудри и широко зевнула.

— Ну сколько раз я тебе говорила: прикрывай рот рукой! — в сердцах крикнула Балабегим, давая дочери крепкий подзатыльник.

Девочка обиженно поджала пухлые губки, но буквально через секунду рассмеялась и выдала все, что знала по деревенским сплетням. Оказывается, в Карагадже давно уже не была секретом случайная встреча Ровшана и Вагифа. Почти дословно Махиля пересказала весь разговор, произошедший между ними. Не забыла она поведать и о стычке, случившейся между Вагифом и братом его бывшей невесты Дильшад.

— Представляете, Вугар на весь город, как бешеный, орал, что это Вагиф обесчестил Марал и что это именно он убил Дадаша...

— Ах, ты дрянь маленькая! — взорвалась Балабегим. — сколько раз я тебе говорила, не бегай по деревне. Каждый дурак будет болтать всякую ерунду, а ты, развесив уши, слушать?! Марш в чулан рис перебирать и сегодня не попадайся мне на глаза! Был бы дома Гурбанхан, он дал бы тебе хорошую взбучку!

Сын Балабегим устраивался на работу и второй день по этой причине находился в гостях у Бабалара. На железнодорожной станции Османлы появилась вакансия на место путейного мастера, и Гурбанхан тут же сорвался в город к дяде за протекцией.

— Не хочешь отпускать меня одну, пойдем вместе, — глухо сказала Лейла, мучительно переваривая слова своей сестренки-непоседы.

— Мне надо шерсть от матраса постирать, одеяла посушить на солнце... Разве мало по дому бывает всякой работы, — проворчала Балабегим, искоса поглядывая на учительницу.

«Похорошела-то как девчонка, приехала худая, как жердь, а теперь словно яблочко налилась, смотреть приятно. Ой, не зря мужчины возле нее как вокруг бочки с медом вьются... И ни одного путевого», — невольно подумалось ей.

И действительно, девушка, прожив в Карагадже около года раскрылась, на природе во всей своей красе, точно бутон розы. Отпускать такую красавицу одну за два километра, хоть и в родной деревне, она опасалась еще и потому, что на днях до нее дошел слух, будто теперь Магомед надумал умыкнуть девушку. Так и ждет удобного случая. Но ведь и переубедить Лейлу, не раскрывая этого секрета, было практически невозможно, а Балабегим сегодня совсем не хотелось спорить.

— Ну что ж, быть по-твоему, — наконец согласилась она, — иди, но только не вдоль реки, а между домами, чтобы все время на людях была, слышишь? И по сторонам меньше поглядывай! — крикнула она вдогонку девушке, уже вышедшей за ворота большого двора покойного дядюшки Губалы.

Наевшись вдоволь черной, хорошо поспевшей ежевики, что росла у самой изгороди, Лейла оглянулась по сторонам и, втянув в легкие странный аромат преющих под колючими кустами листьев карагача, направилась к дому деда Халыга. Утро было тихое, свежее, и там, где по траве не прошлась колхозная скотина, виднелись нежно трепещущие капли росы.

— Хорошо-то как! — восторженно сказала девушка, закрывая от избытка переполнявших ее чувств глаза.

— А ты оставайся жить здесь, с нами! — вдруг раздалось за ее спиной, и Лейла резко обернулась.

Перед ней стоял сияющий непонятно от чего Магомед.

Из распахнутого ворота белой тенниски просматривалась мужская грудь, на которой кудрявились взмокшие от жары коротенькие волоски.

«Как роса на траве», — почему-то подумала Лейла и улыбнулась этой ассоциации. Магомед же принял эту улыбку в свой адрес и в ту же секунду осмелел.

— Оставайся, валлах, не пожалеешь! Я дом построю большой, на всех хватит. Сад фруктовый посажу с райскими яблочками. Я ведь знаю, ты любишь варенье из них. Под твоим окном круглый год будут расти самые красивые цветы, рабом твоим вечным стану, платком, которым ты пот с лица вытираешь. Сильнее меня тебя все равно никто не полюбит.

Молодой человек говорил эти слова так жарко, так искренне, что не верить ему было просто невозможно. Но сердце Лейлы почему-то молчало, отстукивая ровно 88 ударов в минуту, ни больше, ни меньше. Возможно, ее задел за живое платок, которым она пот с лица вытирала. И когда он это углядел?..

— Что скажешь, милая? — нежно спросил Магомед, не дождавшись ответа.

И вот тут-то девичье сердечко дрогнуло. Запрыгало в груди, толкая кровь к щекам, запылавшим, как небо на утренней заре.

— Ты что это, предложение мне так делаешь?

Магомед радостно закивал головой, потому что все слова вдруг разом вылетели из его головы.

— Забавно, а главное — оригинально, но будь осмотрительней, — ответила Лейла и не узнала своего собственного, охрипшего от волнения голоса. — Не ровен час, появится Зиярат со своим фотоаппаратом, у него ведь нюх на такие ситуации. Щелкнет пару кадров, а потом по всему Карагаджу карточки разнесет... А через некоторое время тебе понравится кто-нибудь из твоих односельчанок. У вас, видно, традиция такая, а?

— А ну Зиярата к лешему! — махнул рукой Магомед и рассмеялся. — Знаешь, он ведь не согласился делить со мной уроки... И потом ему сейчас не до нас. Заперся в своей комнате и никого не впускает, даже жену. Не ест, не пьет, только курит. Дымище из окон валит столбом. Даже меня вон прогнал, а ведь мы с ним были друзьями с самого детства. Я всегда его обидчикам сдачу давал.

— У Зиярата были обидчики? А мне казалось, что это он никому спуску не дает. Ну и что же такое чрезвычайное с ним случилось? — равнодушно спросила Лейла, стараясь идти на приличном от Магомеда расстоянии.

— Ой, какое же ты слово меткое нашла, именно чрезвычайное. Представляешь, Бильгейс-то оказалась его приемной матерью! Кто бы мог подумать. Хотя я нередко задумывался над тем, почему у такой кроткой женщины столь нервный сын. Но мало ли что в жизни бывает.

Лейла вздрогнула: откуда Магомеду известна эта тайна? Ни Балабегим, ни Бирджагыз к этой теме никогда не возвращались. То ли по простоте душевной забыли о ней, то ли держали языки за зубами, жалея добродушную Бильгейс. Выходит, Назир решил покаяться перед всеми за грехи, совершенные в своей прошлой жизни?! Ведь когда Лейла раскрыла Зиярату его настоящее имя, рядом с ней находился совсем другой карагаджец.

Девушка пытливо посмотрела в огромные карие глаза Магомеда, излучавшие удивительно приятный свет, и решила плюнуть на все условности, мешавшие ей ощущать вкус жизни. Воспользовавшись расположением своей драгоценной спутницы, парень приблизился к ней, осторожно взял из рук девушки сумочку и, весело болтая, уверенно, почти по-хозяйски зашагал рядом. Лейла сделала вид, что не замечает этого, тем более, что они отошли на приличное расстояние от деревенских домов и любопытных глаз.

— И все-таки, откуда ты узнал, что Бильгейс — приемная мать Зиярата? — спросила Лейла.

И тут Магомед рассказал о том, как случайно подслушал разговор отца с бригадиром.

— Два дня назад Джамаледдин даи заходил к нам, чтобы поделиться своими мыслями и предположениями, которые лишили его покоя. «Вот те четки, которые дал мне ты, — сказал он, показывая предмет, обязательный для каждого верующего мусульманина, — а вот те, которые я нашел в руках у иностранного летчика. Они абсолютно одинаковые. Имя «Ашот», выцарапанное на одной из бусинок, я видел и в письме, которое показал мне Зиярат, уверенный в том, что оно состряпано Лейлой». Только Джамаледдин даи произнес твое имя, как появился, точно снег на голову, Назир киши. Брови насупленные, глаза сощуренные так, что их и не видно, бледный, как смерть. «О каком письме идет речь? — поинтересовался он, а когда удовлетворил свое любопытство, признался в том, что Лейла тут ни причем.

«Вот шельмец, никак от учительницы не отстает, а ведь это письмо почтальон вручил ему при мне, — сказал он, сухо покашливая... — Просил его показать, он сначала протянул мне конверт, а потом, видно, передумал... Эх, молодость, молодость. Конечно же, хорошо быть молодым, беззаботным, вольным человеком. Но, к сожалению, никогда не делаешь столько ошибок, сколько в молодости... Я долго молчал, надеясь на то, что мои тайны уйдут в могилу вместе со мной, но смерть ко мне, по всему видать, не торопится. 28 лет прошло с тех пор. Родня, видно, хочет с моим сыном познакомиться. Правда, не могу понять, к чему им это. Ведь Зиярат был совсем крошкой, когда я вместе с ним уехал на родину. Что от вас скрывать: Ашот — брат моей первой жены Аннуш, а Тиграном она назвала Зиярата при рождении».

Представляешь, какое признание выдал Назир киши, отец и бригадир слов в ответ никаких не нашли, а тут еще Джамаледдин даи добавил, что летчик оказался вовсе не фарсом, а армянином.

— Не может быть! Разве армяне живут не в Армении? — удивилась Лейла, но тут же вспомнила тетю Аню, ее мужа, кстати, тоже Ашота, и все приключения, которые происходили с ней в той, городской жизни.

— Да они по всему миру, как пыль, рассеяны. Их встретишь и в Сибири, и в Китае, и еще черт знает где. Нация маленькая, всего 3 миллиона человек, а куда не пойдешь, обязательно на армянина наткнешься. В Таллине ко мне подошли трое ребят армян. Видел я их и в России.

Магомед был в приподнятом настроении. Лейла, которую он сначала ненавидел, потом сторонился и в которую, наконец, по уши влюбился, шла рядом с ним, поддерживая беседу, не отталкивая его, и от всего этого бывший солдат был на седьмом небе.

— А откуда Джамаледдин даи узнал про летчика? — спросила Лейла, прибавляя шаг.

— Так он был у Червон в кабинете, когда люди в военной форме привезли туда летчика перед тем, как отправить его в Баку. Хочешь скажу, кто был у них в переводчиках? Только не упади, сам молла Гамид. Оказалось, он прекрасно и фарси знает, и армянский. От него-то Джамаледдин даи и узнал, что самолет частный, а летчик — дядя Зиярата. Тот самый Ашот, чье имя вырезано на четках и стоит в письме. Видишь ли, племянника захотелось ему увидеть, а горючего на посадку и обратную дорогу не хватило.

Молодые люди и не заметили, как оказались у огромных ворот, ведущих в большое хозяйство дедушки Халыга. Столько зелени, как в его дворе, пожалуй, не было ни на одном другом участке. Отчаянно залаяла собака, охранявшая дом, но двор был пуст. Не было никого и на веранде. Обеспокоенная Лейла заглянула в маленькую комнату, где обычно дед совершал намаз. Воздев руки к небу, старик с закрытыми глазами возносил свои мольбы к Всевышнему.

— Извини, дедушка, что у вас такое случилось? — испуганно спросила Лейла.

Ответ она получила лишь после того, как был завершен ритуал.

— Я же тебе говорил: во время намаза нельзя нарушать тишины.

— А почему ты не приходил?

— Мы только вернулись из Баку, Шафигу положили в железнодорожную больницу на обследование. А это что за щенок рядом с тобой? Разве он не знает, что у нас непринято сопровождать чужих девушек?

— А я, дедушка, как раз и хотел попросить у вас руки Лейлы, — радостно сказал Магомед.

(Продолжение следует)