• Роман тысячелетия "Нет мира в садах тучных"	Медина ГАСАНОВА

(Начало в №№ 10, 11, 14, 15, 17, 19, 21, 23, 26, 30, 31, 36, 37, 40, 42 за 2001 год,
2, 3, 6, 8, 10, 14, 16, 18, 21, 23, 26, 31, 33, 37,40,46,50,51 за 2002 год,
4, 5 , 7 , 17, 20 , 22 , 24 , 27 , 29 за 2003 год)

История с летчиком несколько отвлекла внимание карагаджцев от злополучной пилы, которая как вещественное доказательство уже пару недель лежала в целлофановом пакете в кабинете Бибиляра, рядом с жирным слоем земли, на которой отпечатались следы обуви Вагифа и его пальцев. Следователь по особо важным делам не сомневался в том, что преступление было совершено кем-то другим, более опытным человеком, а Вагиф действовал всего лишь в порыве эмоций. Но каких? — вот в чем вопрос. И никто, кроме самого парня, на него не ответит, а он-то все время и ускользал из рук Бибиляра. «Взять его, что ли, под арест?» — раздумывал он, направляя свои «Жигули» в сторону родной деревни. «Неудобно, все-таки сын такого уважаемого в районе человека. Агджа обидится и не простит до самой смерти». Занятый своими мыслями, Бибиляр и не заметил старика, торопливо перебегавшего дорогу. Резко свернув на обочину, он чуть не перевернул свою машину. Но не это волновало его в ту минуту. Следователю показалось, что он сбил старика, только вот кругом никого не было.

Он усердно вытирал взмокшее от пота лицо, когда вдруг возле него невесть откуда появился странный на вид старичок, которого он увидел посреди трассы.

— Хвала всем небесным силам! — невольно вскричал от радости Бибиляр. — А я уж думал: беда случилась. Что же вы так неосторожно переходите дорогу? Здесь же сумасшедшее движение.

— Эх, сынок, глазки стали плоховато видеть, ушки слабовато слышать, — сказал вдруг старичок, усаживаясь рядом со следователем.

— Из Покровки или Владимировки? — поинтересовался Бибиляр, пристально разглядывая старика.

В тех русских селах, которые он только что назвал, народ жил зажиточно и никто не носил той ветоши, которая прикрывала наготу его случайного знакомого. Да и по выговору старичок больше походил на человека нездешнего, пришедшего издалека.

— Странник я, Феодором меня зовут. Где родился, уж и не помню. Все время в путях-дорогах. А в ваших краях не первый раз бываю. Нравится мне здесь: земля богатая, люди сердобольные, труда не боятся, а это главное. Меня Бог наделил провидением, а многие думают, что я умом тронулся. Что поделаешь, сейчас все в материю веруют, а ведь придет время, когда Божье слово станет Верховным законом для людей. Но до тех пор много судеб человеческих поломается... Эх, кабы моего провидения всем да каждому!

— Скажешь тоже, провидение, — усмехнулся Бибиляр, — вот если ты такой всевидящий, иди работать к нам, помогай дела раскручивать. Иной раз так запутаемся... Квартиру служебную выделим, на довольствие посадим, зарплату дадим. Чем не жизнь, а?

— Нет, — отказался от заманчивого предложения Бибиляра старец, — мое дело странствовать да открывать людям глаза на некоторые непонятные для них вещи и явления.

— А-а-а, ну если так, то скажи, к примеру, как мне быть с этой чертовой пилой...

— При мне черта не поминай, а та пила, которая теперь лежит у тебя в кабинете, вовсе не виновата в том, что попала в дурные руки, — серьезным тоном сказал странный на вид старик. — Эх, а ведь предупреждал я Сафтара: беречь нужно дерево... Родовое ведь. Карагач был вашим оберегом, да...

— Интересно, — теряя спокойствие, ответил Бибиляр, — а ты и впрямь угадал, где сейчас эта пила лежит. Так может подскажешь, кто ею воспользовался?

— Скажу я на это тебе только одно: не все, прикрывающиеся именем Бога, искренни в служении ему. Много гадких дел вершат подобные люди, а мы на других тень по неведению бросаем.

Бибиляр покачал головой и решил задать своему собеседнику вопрос напрямик:

— Виноват Вагиф в смерти Дадаша или нет?

— Нет вины парня в гибели этого человека, а до остального дойди своим умом, большего мне говорить тебе не велено.

Бибиляр и не понял, как его сморил сон. Веки сомкнулись сами собой, словно под тяжелым свинцовым грузом. Проснулся он внезапно от того, что кто-то щекотал его лицо. Когда следователь протер глаза, то увидел, что лежит на траве в тени большого тутовника, рядом со своей машиной, а кругом ни одной живой души.

— Что-то я не припомню здесь этого дерева, — пробормотал Бибиляр, озираясь вокруг. — Впрочем, от эдакой жары что хочешь может показаться...

Вспомнился ему старик, которого, задумавшись о делах, он чуть было не задавил, но весь разговор с ним казался следователю теперь просто сном. Наверное, за рулем сморило. Бывает такое, особенно если ночь не спал. А не сомкнул глаз Бибиляр из-за того, что Джамаледдин загадал ему загадку со многими неизвестными, показав финиковые четки с выцарапанными на них именами.

— Ну и дела, — крякнул следователь, усаживаясь за руль своего автомобиля. Он уже нажал на педали, когда на сидении рядом увидел потрепанную пустую котомку странного русского мужика, назвавшегося провидцем.

— Постой, постой, этот... как его... ну да! Феодор что-то говорил о служителях Бога, прикрывающихся его именем... Мне этот молла Гамид никогда не нравился!..

* * *

Падение самолета наделало столько шума, что о Дадаше в Карагадже на какое-то время невольно забыли. Слово «Иран» постоянно было на слуху, а Фазиль, интересовавшийся политикой, как-то рассказал о том, что в этом самом государстве живет около 35 миллионов азербайджанцев, не имеющих права говорить и учиться на родном языке.

Как правило, карагаджские мужчины обсуждали любые проблемы за стаканом янтарно-бархатного чая.

— Надо же! Азербайджанцы говорят только на фарси, а у армян там свои школы и церкви! — возмутился до глубины души флегматичный по натуре Заман, тараща огромные и всегда сонные глаза.

— Молла Гамид еще говорил о том, как жестоко подавляется любая попытка азербайджанцев восстановить справедливость.

«Вот откуда ветер дует. Этот молла, по всему видать, принесет мне много разных хлопот», — подумала Червон, случайно попавшая на одну из таких сходок. Она искала бригадира, чтобы обсудить с ним важные вопросы предстоящей уборочной страды, а кто-то ей сказал, что почти все мужское население Карагаджа находится в доме Мухтара Мансимова.

Когда она входила в полутемную комнату, где, натужно гудя, добросовестно работал вентилятор-«подхалим», кто-то из мужчин, не заметивший еще председателя колхоза, произнес слово: «Южный Азербайджан», а другой подхватил: «Тебриз», третий дополнил: «Зангезур», «Борчалы». Да, на уроках истории эти слова не звучали никогда, оставаясь в глубинах памяти людей старшего поколения.

— Что это вы здесь ликбез устроили? — грозно спросила Червон, поправляя выбившиеся из прически волосы. — Самолет залетел в Карагадж абсолютно случайно, с этим разбираются в органах государственной безопасности, и уж будьте спокойны: все будет в полном порядке. А ваша работа заключается в том, чтобы выполнить план и сдать государству побольше хлопка.

— Но как же тогда объяснить то, что за штурвалом находился дядя Зиярата?

К тому же армянин по национальности?

— Спросите об этом у Назира киши, который все это время скрывал от вас, что в молодости был женат на армянке, а вот о политике я не советую вам говорить громко, — примирительным тоном сказала председатель колхоза, изменив своим присутствием русло многочасовой беседы. — А почему среди вас нет Джамаледдина? Он что, в соседнее село ушел?!

Червон удивилась и обеспокоилась одновременно, не увидев среди мужчин бригадира.

— Да у него, кажется, с Гюлярой какие-то проблемы. Дети сказали, что он ее в больницу в центр повез, — ответил Мухтар, всем своим видом показывая желание получить ответы на волнующие его вопросы.

— Ты, Червон, уважаемый в правительстве человек, ответь: почему в Иране азербайджанцы не могут говорить на родном языке?

— А разве это наше дело? Иран — соседнее государство, там свои порядки и законы, мы не можем вмешиваться в их дела. У нас своих проблем хватает.

— Ну да, конечно, хлопок... — сказал Алиш и, попрощавшись, вышел из комнаты.

Постепенно разошлись и другие мужчины, оставив председателя колхоза наедине с Мухтаром.

Допустить того, что подобные беседы могут начаться где-то в другом месте, она не могла, а потому, вернувшись в правление, тут же позвонила по прямой связи в ЦК партии. Буквально на следующий день из столицы прибыл важный партийный чин, которого Червон при людях очень уважительно называла Рафик муаллимом. Невысокого роста человек носил большие очки. Другим его дефектом, который сразу приметили сельчане, была большая голова, которая почему-то постоянно клонилась к левому плечу.

— Как у моей больной курицы, — сказала Бирджагыз, слушая, как и все сельчане, пришедшие на колхозное собрание, правильные речи заведующего отделом ЦК партии.

После его выступления, состоявшего из множества различных внушительных намеков, разговоры о самолете из Ирана и азербайджанцах, живущих в этой стране, прекратились, и сразу же карагаджцы вспомнили о пиле и Дадаше, который стал ее жертвой. В какой-то мере этому способствовал и Бибиляр, приехавший в Карагадж с одной целью — встретиться с Вагифом.

— Парень должен объяснить нам свой поступок! — сказал он карагаджским мужчинам, стукнув в сердцах кулаком по обеденному столу, за которым сидел. — Не можем же мы все это время строить догадки, когда этот сопляк знает, откуда она взялась.

— Верно говоришь, — ответил Алиш, первым увидевший поваленное на землю могучее дерево, — пусть расскажет, зачем он пилу на кладбище отнес.

Собрание решили проводить в школе, а чтобы Вагиф не заподозрил подвоха, посвятить его началу нового учебного года.

* * *

Когда Мелек увидела на пороге своего дома Сельми, у нее подкосились ноги. Никогда еще эта женщина не заходила к ним с добром, а потому Мелек повернулась к своей вечной сопернице спиной, мучительно думая о том, что привело к ней Сельми.

— Управляешься с хозяйством? — тихо спросила та, не зная, как начать нужный ей разговор.

— Управляюсь, — сухо ответила Мелек, сердцем чувствуя, что соседка пришла к ней не за этим.

— Как детишки? — поинтересовалась Сельми, подумав при этом о том, что своих детей у нее так и не было.

— Да растут себе, что им сделается, дам им в руки лаваш с шором, и весь день они бегают по деревне, — не поворачивая головы, ответила Мелек.

— По отцу не тоскуют? — осторожно задала Сельми очередной вопрос.

— Редко вспоминают, несмышленые ведь..., а вот ты, видать, никак его из сердца выкинуть не можешь.

— Ты права, не могу, — твердо сказала Сельми.

И вот тут Мелек повернулась к ней лицом, гордо подняв голову. Мол, вот она, та женщина, которая смогла родить Дадашу детей.

— Что ж ты его не уберегла? — грустно спросила Сельми.

— А разве ж я знала, что даже тогда, когда он клал голову на одну со мной подушку, думал только о тебе? — вскипела Мелек, всем своим видом показывая всю боль, которую причинила ей Сельми.

— А что ж ты Марал не уберегла? Может, скажешь, что и тут я виновата, не углядела. Это ведь была твоя прямая обязанность!

Мелек вздрогнула, закрыла лицо грубыми, со вздувшимися венами руками и громко, никого не стесняясь, зарыдала, став сразу жалкой, беззащитной, маленькой карагаджской вдовой. Что могла она сказать в ответ своему врагу?!

Чем объяснить ту беспрекословную веру молле Гамиду, чей дальний родственник частенько втайне от всех наведывался к нему по вечерам после женских собраний. Как-то она поинтересовалась, кто он, этот интересный на вид молодой мужчина, на что молла коротко ответил: «Мессия, вот кто, а дальше не твоего ума дела. Скажешь кому, язык Аллах вырвет с корнем. Наш долг — служить ему и выполнять все его земные желания, поняла?» Мелек торопливо кивнула головой, ибо тон, которым были произнесены эти слова, лишали женщину возможности вести дальнейшие расспросы. Однажды молла велел своей первой мелеке задержаться вместе с дочерью, и именно в тот вечер к Гамиду вновь приехал тот молодой мужчина, которого молла никогда не называл по имени. Говорили они полушепотом, на непонятном для Мелек языке. Родственник между делом призывно поглядывал на Марал, которая под каждым его горячим взглядом загоралась, как хворост в тендире.

— Марал, подай гостю воды для дастамаза, — приказал Гамид, велев Мелек возвращаться домой...

Как она могла столь беспрекословно выполнять все пожелания этого человека, как?!

— Что тебе нужно, Сельми. Еще больнее ударить меня? Ты этого добилась! А теперь уходи! — захлебываясь от слез, закричала Мелек.

— А ты никогда не думала о том, что карагач мог подпилить тот человек, который обесчестил твою дочь? — сказала Сельми.

— Знаешь, с бедным карагачем у нас в селе воевал только один человек. Все знают, как ты то одну ветку рубила, то другую. Больше ведь к дереву никто не прикасался. Даже мой Дадаш!

— А знаешь, Гадир на днях вдруг вспомнил о том, что твоя именно дочь выпросила у него дня на два пилу для каких-то дел по хозяйству моллы Гамида. Тебе это ни о чем не говорит?

(Продолжение следует)