ВЫШКА № 34 от 5 сентября 2003 года
<<-- назад  •  на главную -->>

• Роман тысячелетия "Нет мира в садах тучных"
Медина ГАСАНОВА

(Начало в №№ 10, 11, 14, 15, 17, 19, 21, 23, 26, 30, 31, 36, 37, 40, 42 за 2001 год,
2, 3, 6, 8, 10, 14, 16, 18, 21, 23, 26, 31, 33, 37,40,46,50,51 за 2002 год,
4, 5 , 7 , 17, 20 , 22 , 24 , 27 , 29 , 32 за 2003 год)

 

Лето медленно шло на убыль. Жарких дней, раскалявших все вокруг, с каждым днем становилось меньше. Все чаще веяло живительной прохладой, возвещавшей о скорой смене времен года. Порой посреди белого дня небо затягивало тяжелыми свинцовыми тучами, после чего внезапно на иссушенную знойным солнцем землю шумно проливался крупными каплями «слепой» дождь. До осенней непогоды нужно было собрать весь богатый урожай хлопка. Джамаледдин метался между полем и больницей, куда положил Гюляру на сохранение беременности. Ей вдруг стало невмоготу переносить последние месяцы: отекали и болели ноги, кружилась голова, из-за чего она уже не могла ни корову подоить, ни картошки накопать. Пальцы рук, бегавшие по кустам хлопчатника, точно по клавишам пианино, ловко и быстро, опухли так, что их невозможно было сжать в кулачок. Пару раз Гюльвары предлагала своими методами снять эти недомогания, но Гюляра наотрез отказалась от услуг жены бригадира. Еще отравит, думала она, своим простым крестьянским умом понимая, что нынешние роды будут непростыми. Никогда еще Гюляре не было так тяжко носить плод любви, а потому она попросила Джамаледдина отвезти ее в больницу.

— Ну какая перед самой уборкой может быть больница! — возмутился было бригадир, но, увидев измученное лицо Гюляры, умолк.

Положили ее как орденоносную звеньевую в отдельную палату «люкс», сверкающую белизной, и уход ей обеспечили самый лучший: трехразовое, довольно сносное питание, холодная и горячая вода в душе постоянно, чистое постельное белье.

— Не нужно тебе каждый день приезжать сюда. Обойдусь, — сказала она Джамаледдину после очередного осмотра.

— А что говорят врачи, долго тебе еще тут? — спросил тот, с любовья глядя на маленькую женщину, казалось, заполнившую все пространство палаты значимостью того, что с ней должно было вот-вот произойти.

— Врачи советуют остаться в больнице до самых родов, так что ты лучше за моими детишками присмотри, — ответила Гюляра, обеими руками держась за взбухший до невероятных для маленькой женщины размеров живот.

В эту минуту в палату вошел врач, и глаза Джамаледдина медленно полезли на лоб. Перед ним стоял невысокого роста мужчина, приятную наружность которого не портили ни седина, посеребрившая густую шевелюру, ни большие очки, криво сидевшие на переносице.

— Ну, ударница коммунистического труда, как дела на фронте продолжения рода человеческого? — улыбаясь, сказал он и направился к койке Гюляры.

Джамаледдин, побагровевший от возмущения как спелый бурак, грудью преградил ему дорогу к любимой женщине.

— Мужчина?! Не пущу! — закричал он зычным голосом, собирая перепуганный медперсонал гинекологического отделения районной больницы.

— Ай, при первом знакомстве со мной все мужчины орут, как ошпаренные, — спокойно сказал профессор Гершкович, отстраняя с дороги Джамаледдина. — Должен заметить, что с психоневрологической точки зрения это вполне нормальная, можно сказать, рефлекторная реакция. А ведь потом благодарить будешь, попомни, это не первый случай в моей многолетней практике. А твоей супруге просто необходимо находиться под нашим постоянным наблюдением.

— А что, у нас в стране нет уже для этого женщин-врачей?! — не унимался бригадир, продолжая как столп несокрушимый стоять на пути врача.

— Скажи, друг, кто у нас лучшие повара? Мужчины! А лучшие дамские портные? Тоже мы, мужчины! И должен сказать тебе по большому секрету, лучше нас, мужчин, никто на свете не знает женский организм, готовящийся произвести на свет потомство. Если хочешь, ради этого случая меня срочно вызвали из Баку!

Джамаледдин хватал воздух ртом и не знал, что ему делать дальше. Оставить Гюляру под наблюдением врача-мужчины или везти ее подальше от позора обратно в Карагадж? Пусть там освободится от бремени, как в старые былые времена. Рожали же их бабушки прямо посреди поля, и ничего!

— Ты вообще как, крепкий мужик? — спросил между тем профессор.

— Да вроде на слабость не жалуюсь, — еще не понимая, к чему клонит врач, ответил бригадир.

— Так вот, мил человек, тройня у тебя будет, три сердечка в утробе твоей женщины бьются в унисон. И ты принял очень правильное решение, привезя ее в больницу. При таком маленьком росте выродить тройню — задача архисложная, без кесарева сечения не обойдемся. Понял?

Джамаледдин, опешивший от всего услышанного и наполовину непонятого, был целиком и полностью во власти дум о том, какого пола будет эта самая тройня. «Неужели опять девчата?!» — точно кипятком ошпарило его.

— Мой многолетний опыт опять-таки подсказывает мне, — продолжал профессор Гершкович, поправляя указательным пальцем очки, — что двое из тройни — мальчишки, а вполне возможно, что все трое мужики...

— Ох! — облегченно вздохнул Джамаледдин и прислонился в изнеможении к дверному косяку. — Если не обманешь, доктор, озолочу.

— Да мне твоего золота не нужно, свое не знаю, куда деть, — засмеялся профессор. — Лучше фрукты привози, кур, молока. Твоей женщине много кальция надо и сил, чтобы справиться с задачей, которую ты перед ней поставил.

Джамаледдин кивал головой, не зная, куда деваться от радости. Но тут вдруг профессор, повернувшись лицом к нему, спросил:

— Простите, а у вас что, в деревне начался сезон родов? Еще три женщины из вашего Карагаджа привезли сегодня в больницу.

— Ну знаете, это не по моей части, я чужими женами не интересуюсь, — окрысился Джамаледдин и торопливо вышел из палаты, нос к носу столкнувшись в коридоре с Фазилем.

— Земляк?! А ты-то какими судьбами здесь оказался? — удивился бригадир.

— Да вот... пришлось Марьям привезти... — пряча глаза от односельчанина, ответил Фазиль.

— Ну да! Скоро ж у тебя все делается, — ухмыльнулся бригадир, сильно хлопнув учителя по математике по плечу.

— Да уж стараемся не отставать от вас, старших, — ввернул Фазиль и остался довольным реакцией.

— А ты нас с собой не равняй! Мы люди простые, а ты все ж интеллигенция. Человек, можно прямо сказать, высокообразованный, культурный, с тебя и спрос большой.

— Эх, Джамаледдин ами, какой такой спрос, когда новая жизнь месяцев через четыре народиться должна, а у Марьям черт знает что происходит... Говорят, какой-то токсоплазмоз, нужно лечить.

— Да, непростое это дело — увести у малых детей отца, все равно расплачиваться придется, — сказал глухо Джамаледдин, ожидая, чем на этот раз отведет удар учитель.

Но тут карагаджские мужики заметили суетившегося у окна регистратуры Вагифа. Взъерошенный, как воробей после дождя, он закрыл собой доступ к окошку для других, чем вызвал явное недовольство стоявших в очереди посетителей больницы.

— Внимательней смотрите, мы совсем недавно здесь были, — нервно говорил он премиленькой медсестре, искавшей в ровном ряду папок больничную карточку Марал Балаевой.

Растерявшаяся медсестра никак не могла понять, что та карточка, которую она держит в своих руках, принадлежит другой Марал Балаевой.

— Ну посмотри! Посмотри же, кто она по отцу! — почти кричал Вагиф. — Митриф гызы, а моя Дадаш гызы. Теперь поняла разницу?! Это карточка жены Зиярата, а мне нужна наша!

«Ишь, наша», — пробурчал Джамаледдин, наблюдая за Вагифом. Он собрался было подойти к односельчанину, но тут его внимание привлекла Марал, сидевшая в приемной на скамье. Возле нее стоял какой-то незнакомый мужчина, со стороны не похожий ни на одного из карагаджцев. «Кто бы это мог быть?» — думал бригадир, пытаясь узнать человека, который, по всей вероятности, был знаком Марал. В противном случае она не улыбалась бы, мило беседуя с ним, и это сбило с толку бригадира.

— Ты знаешь его? — спросил Джамаледдин Фазиля, показывая пальцем на собеседника дочери покойного Дадаша.

Но незнакомец, увидев, что Вагиф возвращается к Марал с карточкой в руках, метнулся к выходу. И вот тут Джамаледдин окаменел от неожиданности.

— Послушай, Фазиль, это же летчик из того самого самолета, что не так давно свалился на нашу голову!..

* * *

Бирджагыз, яростно хлопая руками по бедрам, плакала навзрыд, и бедная Сурая никак не могла понять, что стало причиной такого бурного нервного расстройства. Те бессвязные причитания, которые вырывались из уст матери, почти невозможно было выстроить в один логически завершенный ряд. Не действовали на женщину и слова, которыми дочь безуспешно пыталась ее успокоить. А стакан холодной воды, поднесенный ею к губам матери, Бирджагыз оттолкнула как отраву, продолжая выть и причитать.

— Да что у вас произошло, мама? — чуть не плача крикнула Сурая, первым делом подумав о том, что у Бирджагыз разладились отношения с Алишем и обещанной в начале осени свадьбе не бывать.

— Бедный мой мальчик, бедный мой мальчик! — вырвалось наконец из груди женщины, и Сурая несколько успокоилось, ибо Алиша уж никак мальчиком назвать было нельзя.

— Алиш даи жив-здоров? — тревожно спросила девушка, и утвердительный кивок матери в ответ дал ей понять, что причина слез Бирджагыз совсем в другом.

— Что-то случилось с Ровшаном? Зачем вы так плачете?

Втайне от всех Сурая была чуточку влюблена в Ровшана и во вторую очередь подумала именно о нем, но Бирджагыз отчаянно замахала руками и, закрыв покрасневшие от слез глаза, зарыдала с новой силой. По какому же мальчику лила горючие слезы ее мать?! Оставаться в неведении было невмоготу, и Сурая помчалась за разгадкой к Балабегим.

— Ты, случайно, не знаешь, что с мамой происходит? — запыхавшись от быстрого бега, спросила девушка.

— Слушай, ну хоть сначала скажи: «Доброе утро», — возмутилась Балабегим, месившая кулаками большой тугой ком теста.

— Какое же оно доброе? С самого утра, как вернулась из магазина, так и ревет, аж охрипла. Я думала, Алиш ами отказался от свадьбы, а она про какого-то мальчика говорит и плачет все время. Тетя Балабегим, пойдемте со мной, боюсь как бы маме плохо не стало. А где Лейла?

— В школе! Там у них какое-то собрание, Шамиль муаллим послал за ней Гюльбалу. Дай хоть тесто как следует замесить. А Ровшан уехал?

Сурая кивнула головой, тревожно оглядываясь в сторону своего дома, скрывшегося за деревьями фруктового сада тетушки Балабегим.

Ровшан, обещавший погостить в Карагадже дней десять, неожиданно этим утром собрался в дорогу, не сказав ни слова о том, когда вернется вновь. «И что это за любовь такая? Уехал, не попрощавшись с невестой», — думала Сурая, глядя на то, как яростно мнет Балабегим податливое тесто. — «А может, он по делам — и к вечеру вернется, потому и не велел говорить о своем отъезде Лейле?»

Балабегим мыла под струей из умывальника руки, когда, переваливаясь с одного бока на другой, во двор вошла Бирджагыз.

— Камни бы упали на мою несчастную голову! Земля бы поглотила меня со всеми моими достатками и недостатками! Молния поразила бы меня посреди дороги!

На этом запас проклятий иссяк, и Бирджагыз в изнеможении опустилась на коврик, расстеленный возле очага. Сил на новые слезы у нее не осталось, и она принялась тяжко вздыхать, поднимая упругую грудь чуть ли не до подбородка.

— Вай! — сказала растерявшаяся Балабегим. — Что ты так убиваешься, будто все твои караваны погибли в пути?!

— А разве это не так?! Я знала, знала, что родовое проклятие — не простая вещь. Это вы стали образованными, не верите в такие вещи, а я чувствовала, что все это добром не кончится. Отец всегда говорил: за то, что произошло в пустыне, придется отвечать нам.

Балабегим хлопнула руками по бедрам и засмеялась, стараясь разрядить обстановку.

— Ой, вспомнила о пустыне, которую мы и в глаза-то не видели, а я-то думаю, по ком ты так убиваешься.

— Магомед повесился, — сказала вдруг Бирджагыз и потеряла сознание.

Тут Балабегим не на шутку встревожилась, но не успела она прийти в себя от услышанной новости, как возле сарая показалась разъяренная Зулейха. От стремительного шага многочисленные юбки развевались на ветру. как паруса боевого фрегата, плывущего в безбрежном море навстречу неизвестности.

— Послушайте, что эта учительница вообразила из себя? — закричала она издалека, давая понять, что пришла далеко не с миром. — Чем это ей мой сын не хорош? Мой Магомед — дитя чистое, ни на одну девушку не посмотревшее косым взглядом? А?! Чем это мы не угодили ей?! Что она собирается за профессорского сыночка замуж выходить?!

Бирджагыз, лежавшая в объятиях перепуганной насмерть дочери, открыла глаза, блуждающим взглядом посмотрела на Балабегим, Сураю и затем тихо произнесла:

— Не растрачивай сил зря, слова, которые предназначены для Лейлы, улетают на ветер, так как ее здесь нет...

— Сбежала! Натворила делов — и была такова?!

Балабегим, вонзив тощие руки в бока, встала перед Зулейхой этакой преградой и, сдерживая бьющие через край эмоции, сообщила соседке о том, что учительница в данный момент находится там, где и должна пребывать по долгу своей службы.

— В школе? — удивилась Зулейха. — Так она не уехала вместе с горожанином в город? А что ж тогда твоя Махиля с утра взбаламутила Магомеда?

Махили дома не было, Балабегим вспомнила, что она хватилась ее с того самого момента, когда собственноручно таскала хворост к тендиру.

«Вернется — забью до смерти гадкую девчонку», — в сердцах подумала Балабегим.

Бирджагыз, с мольбой глядя на Зулейху, жалостливо поинтересовалась, как себя чувствует ее несчастный мальчик. Она чувствовала себя виноватой перед молочным сыном, и оттого у нее болела душа.

— Хвала Всевышнему, веревка, что первой попалась ему под руку, оказалась гнилой, — сказала Зулейха.

— Прям, гнилая, — закричала вдруг невесть откуда появившаяся Махиля, — специально такую взял, чтобы людей напугать, а что я ему такого сказала? Сам ведь просил про каждый шаг Лейлы ему докладывать. Вот я и доложила, что наша учительница утром вовсе не в школу, а на станцию вместе с Ровшаном направилась...

(Продолжение следует)


<-- назад  •  на главную -->>