• Роман тысячелетия "Нет мира в садах тучных"	Медина ГАСАНОВА

(Начало в №№ 10, 11, 14, 15, 17, 19, 21, 23, 26, 30, 31, 36, 37, 40, 42 за 2001 год,
2, 3, 6,за 2002 год)

Мирвари нене жила в той части Карагаджа, где когда-то много столетий назад ее предки, перекочевавшие сюда из далекой жаркой Аравии, поставили свой первый шатер. Вокруг него они рассадили привезенные с собой черенки фиников, абрикосовых, персиковых и яблоневых деревьев. Высокая, прямая как жердь старушка редко спускалась во двор, большую часть отпущенного ей Создателем времени проводя на своем матраце, разложенном на веранде. Опираясь высохшими руками на согнутую в колене ногу, Мирвари нене была погружена в свои думы, которые роились в ее голове без малого 165 лет. Наверное, как по кольцам на срезе деревьев можно узнать их возраст, точно также морщины, густо избороздившие лицо старушки, могли поведать о прожитых ею годах. А вот огромные карие глаза были молоды, так же как и 150 лет назад, и в них светилась мудрость веков. Она помнила множество всяких историй, связанных с ее предками, восходящими к дяде пророка Мухаммеда хазрату Гамзе, и передававшихся из поколения в поколение. Дойдя до нынешних дней, эти истории воспринимались молодежью как легенды и уже не приковывали такого внимания. Но каждый карагаджец знал, что у истоков истории их села стояли три брата: Али, Вели, Пирвели. Мирвари нене была из рода Велилер, который почитался особо за посланный с небес дар ясновидения и интуиции. Древнюю старушку в деревне и уважали, и побаивались, ибо она могла видеть то, что было скрыто от глаз простых смертных. Увы, не всегда это тайное приносила радость в дома сельчан, и потому они предпочитали жить в сладком неведении. Но Вагиф не мог терзать больше свое изболевшееся сердце. Ему нужно было знать, есть ли будущее у его чувств, своим жаром обжигавших душу молодого человека.

Мирвари нене подняла тяжелые веки и, посмотрев прямо в глаза Вагифа, дрожащим голосом сказала:

— Каким красавчиком стал сын Балагардаша. Я тебя помню сопливым мальчуганом. Почему ты так долго не заглядывал ко мне?

— Учусь в городе, работаю, помогаю маме, — пробормотал Вагиф, не зная, с чего начать разговор.

— Ах вот оно что, — задумчиво проговорила Мирвари нене и, постучав исссохшей черной рукой по матрацу, предложила:

— Садись-ка рядом. Ты так похож на своих далеких предков из рода курейшитов. Говорят, они были черные, как смоль, и горячие, как песок в пустыне. Я никогда не видела ее, но порой мне снятся барханы и дюны ... Между прочим и Лейла тоже из рода курейшитов. Ведь это именно из-за нее ты пришел в мой дом. Не так ли? Жаль, вы совсем не знаете нашего прошлого... а хотите заглянуть в будущее. Могу тебе поведать только одно: девушка, о которой ты сейчас думаешь, здесь долго не задержится, у нее совсе иная судьба.

— Я привяжу ее канатами, я запру ее на сто замков, я упрячу ее на вершине горы! — вспылил, теряя терпение, Вагиф. — Бабушка, я не могу жить без нее!

— О! Тебе это только кажется, мой друг, наступит время, когда ты даже вспоминать о ней не будешь, поверь мне, она просто мираж, который тоже так часто мне снится. Только к тому времени, когда ты прозреешь, Дильшад выйдет замуж за своего двоюродного брата.

— Да какое мне дело до Дильшад! Пусть выходит замуж хоть за самого черта! Я ведь никогда ее не любил, просто подчинился воле отца.

Мирвари нене грустно усмехнулась и вытерла уголком платка вспотевшее лицо.

Большой легкий платок был перехвачен у висков черным обручем. Пожалуй, в Карагадже никто больше так не повязывал головной убор.

— А почему ты не спрашиваешь меня о том, что произошло с Дадашем? — уставшим голосом спросила старушка — Ведь не так давно тебя это тоже волновало.

Но Вагифу сейчас было не до ушедших в мир иной. Жизнь била ключом в каждой его жилке, и он жаждал, чтобы она продолжалась в его детях, которые ему могла бы родить Лейла.

— Ты женишься не сейчас и вовсе не на той, о которой ведешь речь! — безжалостно и твердо сказала Мирвари нене, прикрыв глаза.

Вагиф нервно замотал головой, настолько противоестественно звучали для него слова хранящей память веков старухи.

— Я..., я... выкраду ее, она будет моей! — вдруг проговорил он, вспомнив неожиданную встречу с Зияратом и его бесхитростный рассказ о том, как Самед из соседней деревни на днях умыкнул приглянувшуюся ему Гюльбениз.

— А ты меньше слушай этого проходимца Зиярата, — невозмутимо проговорила Мирвари нене, — во-первых, Самед еще не вернулся из армии. Это мой племянник, и он обязательно зашел бы проведать меня. А во-вторых, Гюльбениз учится в городе в медтехникуме. Он наврал тебе с три короба, а ты уши развесил. Зиярат ничего просто так не делает. Лучше задумайся над тем, почему он тебе солгал.

Но Вагифу было не до этого. Предложение Зиярата казалось ему сейчас спасительной соломинкой, и он решил за него ухватиться.

* * *

Ровшан искоса поглядывал на Севду и кроме равнодушия ничего не ощущал. Те несколько дней, что они не виделись, решили многое. А главное — он понял, что может просто расстаться с этой девушкой. Упрямая, своенравная, строптивая учительница вдруг завладела и его сердцем, и всеми его думами.

— Я должен разобраться в своих чувствах, — сказал он Севде, горько плакавшей от обиды. — Дай мне время...

— Время?! — вскричала оскорбленная девушка. — Время?! Разве я у тебя его когда-нибудь отнимала? Ты всегда им распоряжаешься по своему усмотрению! Три года я ждала, когда ты сделаешь мне предложение, год, целый год ты посылал в наш дом сватов, еще полгода выбирал кольцо... Сколько же тебе нужно времени, для того чтобы решиться связать со мной свою непутевую жизнь?

Ровшан невольно сравнивал Лейлу с Севдой и морщился от того, что в его теперешнем представлении особа, по праву считавшаяся его невестой, ни в какое сравнение с сельской учительницей не шла. Гнев сделал Севду неприглядной, обнажив недостатки и ее характера, и внешности. У Лейлы же, напротив, он пылал румянцем на щеках, придавая этой девушке особое очарование. Усмехнувшись, Ровшан запустил руки в густые волосы, стоявшие ежиком, и спокойно повторил:

— Дай мне время, если не хочешь все окончательно поломать.

— Послушай, что ты вообще себе позволяешь? У нас уже день свадьбы назначен, вся родня оповещена. Я этого так не оставлю! Или ты сейчас же едешь со мной в Баку, или ... — угрожающим тоном ответила Севда.

— Или что ты сделаешь, можно поинтересоваться? — с наигранным любопытством спросил Ровшан.

— Скажу дяде, и он выкинет тебя из института, как пробку из шампанского, — выпалила Севда и тут же пожалела о сказанном.

Ровшан потемнел, нахмурил брови и, хлопнув рукой по бедру, твердо сказал:

— Значит, будем в другой институт поступать!

Севда схватила красивую соломенную сумочку и выбежала на перрон станции, которая, возможно, в память об османских турках, называлась Османлы. До прихода скорого поезда оставалось несколько минут. Солнце палило так нещадно, что все живое попряталось в тень: под одинокое тутовое дерево, проржавевший навес, под все, что могло защитить от жарких лучей дневного светила.

— Обожжешь свои белые ручки, — растерянно произнес Ровшан.

Еще несколько дней назад он был абсолютно уверен в своем выборе и готовился навсегда покончить с холостяцкой жизнью, а сегодня молил высшие силы о том, чтоб они помогли ему безболезненно расстаться с Севдой.

— Так ты едешь или нет? — зло спросила она, не поворачивая головы в сторону Ровшана.

— Я же здесь лошадь купил... Нужно ее как-то в город переправить... На это уйдет время... Скорее всего я вернусь вместе с ней.

— Не забудь прихватить и другую кобылку! — крикнула Севда, вздрогнув от неожиданно громкого гудка подходящего к станции локомотива.

Дежурный по станции предупредил пассажиров о том, что состав простоит в Османлы всего две минуты.

Севда торопливо поднялась в вагон, надеясь в душе на то, что Ровшан последует за ней, но молодой человек даже не дождался отправления поезда. Как только Севда скрылась за дверью вагона, он бегом спустился с насыпи на дорогу и торопливо зашагал в сторону деревни.

* * *

Джамаледдин оправился от гипертонического криза не скоро, но, как только встал на ноги, пришел к Гюляриному дому. Неуверенно, с опаской постучал в окошко. Гюляра услышала сразу, словно только этого стука и ждала.

— Бригадир! Выжил! Значит, еще сто лет жить будешь, ну заходи, гостем будешь.

Джамаледдин с радостью принял предложение звеньевой и зашел в дом, сняв во дворе пыльные, стоптанные сапоги. Сев на цветные подушечки, он облегченно вздохнул, словно груз нелегкий с плеч скинул. Окинув любопытным взором комнату, в которой расположился, он вдруг сказал:

— Хорошо-то как! Даже уходить не хочется.

— А ты и не уходи, раз не хочется, — ответила светящаяся от счастья Гюляра и звонко рассмеялась.

Гордая Гюльвары выжидала три дня, а на четвертый, когда в деревне пересуды начались, собралась все-таки к Гюляре. Та развешивала на веревках выстиранное нижнее белье Джамаледдина.

— Ну и как делить его будем? — сухо спросила Гюльвары, кипя от злости и негодования.

— А нам и на двоих хватит, валлах, хватит, — растерянно произнесла Гюляра, вытирая мокрые руки о новенькое платье.

— Вот бесстыжая! — возмутилась Гюльвары. — Увела мужа, да еще гадости говоришь?! Дрянь паршивая!

— Ну ты тоже скажешь, разве ж стали бы дряни ордена давать, — спокойно отреагировала Гюляра. — У меня их два, да еще четыре медали. «За доблестный труд» называются. А у тебя что? С одним хозяйством еле управляешься. Вечно дом ходуном ходит, будто переезжать собрались. А я вот и по хозяйству успеваю, и по работе, все одна, детишки-то у меня малые! Разве ж это справедливо?

Гюльвары вдруг согласилась с тем, что столь долгое одиночество для Гюляры — наказание несправедливое.

— Но почему именно с помощью моего мужа ты решила восстановить эту справедливость? — недоумевая, спросила она. — Пусть о таких, как ты, матерях-одиночках заботится государство.

— Это, дорогая моя, ты говори своему мужу. Не я к вам в дом пришла.

Джамаледдин, услышав разговор, вышел из комнаты, больно стукнувшись головой о низкий дверной проем. Гюльвары он показался посвежевшим и помолодевшим, от чего кровь застыла в ее жилах. Она как рыба хватала воздух ртом и не могла произнести ни одного слова, ни худого, ни доброго.

— Ступай-ка домой, — властно сказал бригадир, — я скоро буду.

А дома сказал прямо:

— Если хочешь, чтобы я на развод не подавал, терпи. А я день здесь проведу, день — у Гюляры.

Гюльвары ни слова наперекор мужу не сказала. Ведь она была старше его на целых десять лет. Ей вовсе не улыбалась перспектива остаться в таком возрасте без мужика в доме, где помимо всего прочего росли две девицы на выданье. Ради того, чтобы не потерять Джамаледдина окончательно, Гюльвары приняла с покорностью его условие и стала ждать терпеливо. Только Джамаледдин после этого разговора около полугода к Гюльвары не заглядывал. Решил дом новый Гюляре строить. Тесно было ему в глиняной каморке, как в клетке. Как-то Гюляра шепнула ему, что тяжела. Джамаледдин так обрадовался, что подхватил ее на руки и поднял, точно ребенка, над головой.

— Сына родишь — брошу всех к черту, женюсь на тебе! — кричал он от радости. — Девка будет — вернусь к Гюльвары, у меня этого добра и дома хватает.

— Сына рожу, сына, — торопливо заговорила Гюляра. — Я сон видела, мальчонку в руках держу, такого славного и Тарланом его зову, слышишь?

Джамаледдин кивнул головой и осторожно опустил ее на землю. С этого дня бригадира точно подменили. Он стал внимательным к детям Гюляры, а все заботы по хозяйству взял на себя...

(Продолжение следует)