• Роман тысячелетия "Нет мира в садах тучных"	Медина ГАСАНОВА

(Начало в №№ 10, 11, 14, 15, 17, 19, 21, 23, 26, 30, 31, 36, 37, 40, 42 за 2001 год,
2, 3, 6, 8, 10, 14, 16, 18, 21, 23, 26, 31, 33, 37 за 2002 год)

* * *

Смерть в Карагадже воспринимали чисто философски: земля породила, земля и принимает в свое лоно. Как правило, об ушедших в мир иной скорбили либо только в дни, связанные с их утратой, либо на других траурных меджлисах, поочередно выкрикивая сквозь слезы имена некогда здравствовавших карагаджцев. В обычное же время, если кто-то и вспоминал умершего, то обязательно прибавлял к его имени эпитет «дженнетлиг», то есть «попавший в рай», к примеру, дженнетлиг Дадаш или дженнетлиг Саттар. О Сакине говорили просто: «рехметлик», что означало: «упокоенная», очевидно, считая, что бедная женщина должна на том свете отвечать за поступки своей дочери, разбившей семью близкой родственницы. Как правило по истечении сорока дней после кончины могилу усопшего посещали только домочадцы. Но Сельми никак не могла смириться с утратой и тайком от сельчан поднималась каждый четверг на гору, где испокон веков находилось сельское кладбище. Трудно сказать, сколько лет оно здесь существовало. В небольшом, хорошо сохранившемся куполовидном строении из белого камня по словам аксакалов деревни покоился под огромной каменной плитой с арабскими письменами, которые никто уже не мог прочитать, прах сына хазрата Гамзы Абдуллаха ибн Гамзы. Это место карагаджцы считали святым. Серебряный чан возле надгробия всегда был наполнен прозрачной, как слеза, водой, которая всегда была удивительно прохладной и прекрасно утоляла жажду. Никто не задумывался над тем, откуда здесь появлялась эта вода. И лишь однажды Фазиль попытался сдвинуть с места этот чан, но он оказался прочно вмонтированным в каменный пол гробницы. «Наверное, этот сосуд каким-то удивительным способом сообщается с подземным водоемом,» — решил тогда физик и где-то в глубине души тоже уверовал в святость этого места. Холмики над многими могилами давно сравнялись с землей и только покосившиеся от времени небольшие надгробные камни говорили о том, что здесь покоятся далекие и близкие предки нынешних жителей Карагаджа. Почти каждого камня коснулась Сельми рукой, осторожно ступая по узкой тропинке, ведущей к могиле человека, с которым ей суждено было жить взрозь. Женщина проходила мимо мавзолея Абдуллаха ибн Гамзы, когда вдруг из-за пригорка показался... Вагиф. Низко опустив голову, он торопливо шел по направлению к могилке Дадаша и Сельми невольно спряталась за стеной усыпальницы. Прикрыв лицо платком, она разглядывала молодого человека, лихорадочно думая о том, что могло его привести сюда в такое время да еще с какой-то сумкой в руках. «Наверное, с рынка. Ехал мимо, решил заглянуть», — подумала она, решив не выдавать своего присутствия. Из укрытия этот уголок кладбища просматривался хорошо и Сельми жадно следила за каждым движением своего односельчанина, желая выяснить причину столь неожиданного визита. Молодой человек подошел к земляной насыпи, постоял несколько минут, глядя под ноги и вдруг горько зарыдал, поразив Сельми слабостью духа. В деревне он производил впечатление человека сильного, гордого, независимого. Что же могло так сломить его волю? По движению красивых чувственных губ Вагифа, женщина понимала, что он произносит какие-то слова, но легкий ветерок, свободно витавший меж безмолвными могилами, донес до ее слуха лишь обрывочное: «Прости...»

«За что это он просит прощение?» — тревожно подумала Сельми, не зная, как быть дальше. Выйти из укрытия и дать Вагифу понять, что она его видела, или молча наблюдать эту сцену до конца? Но Вагиф, казалось, не собирался уходить. Преклонив колени, он водил рукой по насыпи. А ведь при жизни Дадаша они почти не общались. Сказывалось различие в возрасте, немалую роль играли семейные распри, существовавшие с незапамятных времен, и паталогически скрытный характер Дадаша. Покойный вообще редко общался с родней, но, несмотря на это, она его любила и уважала. Где-то внизу вдруг раздался гудок автомобиля. Молодой человек вздрогнул, засуетился и, стремительно поднявшись, пошел на этот звук. Сельми подождала еще несколько минут, опасаясь того, что Вагиф может вернуться, и подошла к могилке Дадаша. Грустные мысли о былом овладели ею так сильно, что поначалу она забыла о своем односельчанине. Ей вспомнились молодые годы, дорога, по которой она возвращалась из школы и тот поворот, где до последнего класса как верный страж стоял кудрявый черноглазый паренек. Он молча брал тетрадки Сельми и также молча провожал ее до ворот отчего дома, чтобы утром опять занять свой пост на повороте.

— Ну скажи хоть два слова, — не выдержав этой игры в молчанки, вскипела однажды строптивая Сельми.

— Раз, два, — широко улыбнувшись, сказал Дадаш и опять замкнулся в себе.

Ни разу не признался он ей в своей любви, но Сельми знала, что сильнее его чувства нет на этом свете ничего.

— Какой же я была дурой, — тяжело вздохнув, проговорила она и расплакалась.

Слезы, точно Кура в половодье, вырвались из своих берегов и потекли по лицу так быстро, что женщина не успевала их вытирать. Грудь сотрясали горькие рыдания. Сельми опустилась на землю там же, где минуту назад сидел Вагиф, и почти тут же вскрикнула от резкой боли. Увидев кровь на ноге, она не на шутку перепугалась и осмотрелась.

— Что это? — оторопев от неожиданности, проговорила Сельми.

У подножия могилки зубчатым лезвием вверх лежала торопливо засыпанная землей та самая мотопила, которую она когда-то привезла из района...

* * *

Жизнь, как чистая бурная горная река, стремительно бежала вперед, не поворачивая вспять, перекатывая, точно камни, человеческие судьбы. Диляре порой казалось, что она не таит больше обиды на Марьям. Дети, хозяйство, строительство нового дома занимали все ее свободное время, не оставляя ни минуты на горькие раздумья. Фазиль быстро оформил развод и уже смело смотрел в глаза своим односельчанам, которые решили предоставить метущемуся между двумя домами учителю по физмату возможность спокойно решать свои жизненные проблемы. Гюляра простила Джамаледдина, и теперь он часто появлялся в ее доме, чувствуя себя здесь полноправным хозяином. Гюльвары махнула рукой на частые отлучки мужа, посвятив все свое своболное время лечению жителей села. Зулейха суетливо подыскивала для Магомеда подходящую невесту. Вернувшийся из поездки Чейльхан, рассказывал друзьям о вольготной жизни в России. Бирджагыз целыми днями пропадала у Шафиги, которая шила ей платье из подаренного Ровшаном шелка. Балабегим носилась с Гурбанханом, который благодаря заботам матери быстро поправился и готов был ехать хоть на край света. На смену ночи приходило утро и вчерашний день, из которого жители Карагаджа брали с собой в завтрашний день только стоящее того, быстро становился достоянием прошлого.

И Лейла перестала думать о той встрече с Вагифом, после которой на сердце остался не очень приятный осадок. Увы, вместо раскаяний и горячих заверений в вечной любви, она услышала в ответ всего лишь странное признание собственных ошибок. И эта исповедь подвела окончательную черту под их взаимоотношениями. Ее больше не волновал человек по имени «Вагиф». Даже в глубинах девичьего сердца ему не осталось места. Да, прав был Оноре де Бальзак, когда говорил о том, что «женщина может простить мужчине многое, но трусливого предательства никогда не простит».

Сейчас она была во власти дум о Ровшане, вновь вторгшемся в ее жизнь, и мысли о нем согревали душу сельской учительницы. Она считала дни в ожидании новых встреч, то и дело поглядывала на дорогу в надежде увидеть идущим по ней высокого, статного молодого человека.

— Когда он обещал приехать? — не скрывая любопытства, спрашивала Махиля.

— Он вообще ничего не обещал, — мечтательно отвечала Лейла, удивляясь тому, что поверила человеку, непостоянному, как ветер, непредсказумому, как речка, которая текла за сельскими домами, то мелея до самого илистого дна, то разливаясь по садам и огородам карагаджцев.

— Милочка, известна ли тебе история нашего рода? — сказала, шамкая беззубым ртом, бабушка Мирвари, в гости к которой заглянула однажды Лейла. — Прости, я и забыла, что молодежь в прошлом не нуждается, а как это плохо, ведь там наши корни, основа нашего древнего рода. Наступит время, когда ветки не будут знать, на каком дереве они проросли и тогда придет ему конец. Мой сын Хамбала, твой дядя, еще слушал эти рассказы, а вот внуку Азадхану они уже не интересны. Значит, он ничего не сможет передать своим детям и история нашей большой семьи, ведущей свой отсчет от дяди пророка Мухаммеда по отцу хазрата Гамзы, затеряется во времени... А жаль... очень жаль, моя девочка. Советская власть запретила рассказывать вам правду о ваших предках, и совершила большую ошибку. В старые времена на правом и левом берегах Куры, где сейчас стоят Али Байрамлы и Сабирабад, жили племена арабов — род Араба Шахверди и род Араба Балоглана. Они переселились сюда после сильного землетрясения, которое случилось в начале ХVII века из Шемахи, куда их для распространения ислама направил пророк Мухаммед. Сын Хазрата Гамзы Абдуллах ибн Гамза вместе со своей семьей и родней, и еще 74 семьи приехали сюда, в Ширван... Сначала наши предки использовали эти земли как пастбища, а потом стали строить дома в Минбаши, Карагадже... Родоначальником нашей семьи был Хаджи Гюлалы, у него был сын хаджи Пири, его сыном был Нуралы, у которого родилось шестеро сыновей и три дочери: Гусейналы, Алы, Ширин, Мирзалы, Эйваз, Балагардаш, Гыздарханы, Ситаре, Зернишан. Эйваз был отцом твоего дедушки Халыга. Неужели Сиявуш всего этого тебе не рассказал? У Эйваза было еще два сына — Балдадаш и Гюльдадаш. Бедный Гюльдадаш умер в ссылке в Казахстане... В Алибайрамлы есть святое место — оджаг. Сюда приходят люди со всего Ширвана, всей Мугани, загадывают желания, просят исцеления от болезней. Называют это святое место Аг гюмбез. Тебе, наверное, неинтересно слушать. А ты все-таки запомни, в жизни пригодится, обязательно пригодится.

Лейла внимательно смотрела в глубокие карие глаза бабушки Мирвари и могла поклясться, что в них несмотря на годы горел огонь молодой жизни. Только морщины говорили о том, что перед сельской учительницей сидела женщина, которой на днях перевалило за 120 лет. Мудростью дышало каждое слово, вылетавшее из утонувших в морщинах уст. Память времен, сохранившаяся в ее маленькой головке, туго повязанной платком, придавала им жизнь.

— Скажи, детка, ты помнишь, как тебя чуть не забодала наша противная корова? — сказала вдруг старушка, неожиданно поменяв тему разговора.

Девушка кивнула головой и нетерпеливо спросила:

— А у вас есть еще сушеный инжир?

Мирвари нене улыбнулась и подвинула к себе небольшой кованый сундучок, из которого и достала горсть обваленных в муке янтарно-желтых плодов.

— Ты знаешь, не так давно на этом же месте сидел Вагиф и рассказывал о большой любви к тебе...

— Не надо, бабушка, никакой любви не было. Так, мимолетное увлечение. А любил-то он по настоящему, выходит, только Марал.

— Не скажи, детка, в его отношениях с дочерью Дадаша много необъяснимого и непонятного даже мне... Я знаю, что вам не суждено идти по жизни вместе, а вот как судьба свела Вагифа с Марал, для меня загадка. Не иначе, как черные силы вмешались...

Голос Мирвари нене звучал тихо, точно шелест листьев карагача, потревоженных ветром. Казалось, каждое слово дается ей с невероятным трудом, произносится с большой опаской.

Лейла невольно рассмеялась и, не желая обидеть старушку, нежно обняла ее, вдыхая пряный запах, исходивший от пережившего век тела.

— Какие черные силы, бабушка! Сказки все это. Ерунда на постном масле. В нашем материальном мире не может быть никаких черных сил, заклятий. Ты же мудрый человек. Ну как можно словом приворожить, а волчьим жиром порчу навести? Все это рассчитано на безграмотных, темных людей.

Мирвари нене улыбнулась уголком губ, покачала головой и также тихо спросила:

— Говорят, к тебе опять горожанин приезжал. С добрыми ли вестями?

Лейла вытянула тонкие пальчики, демонстрируя кольцо, подаренное Ровшаном.

— Знаешь, бабушка, я, наверное, выйду за него замуж. Мне так надоела вся эта неопределенность.

— Колечко дорогое, красивое, но ты не спеши, успеется. Ветреный он человек и болтливый, как женщина. А по этой причине может зло причинить не только себе... Не надо было тебе принимать его даров, ведь он еще не жених тебе...

И верно, как она могла позволить себе этот жест? Ведь после сумочки, подаренной когда-то Юсифом, Лейла решила не принимать от мужчин никаких подарков...

(Продолжение следует)