• Роман тысячелетия "Нет мира в садах тучных"	Медина ГАСАНОВА

(Начало в №№ 10, 11, 14, 15, 17, 19, 21, 23, 26, 30, 31, 36, 37, 40, 42 за 2001 год,
2, 3, 6, 8, 10, 14, 16, 18, 21, 23, 26, 31, 33, 37 , 40 за 2002 год)

* * *

Балабегим всю ночь не сомкнула глаз. Ворочась с одного бока на другой, она поглядывала то на Гурбанхана, то на Махилю, которая, рассорившись с Лейлой, теперь спала в большой комнате в общей, расстеленной на полу, постели. «Как быстро выросли дети», — с грустью подумала она. Не верилось, что перед глазами уже два взрослых человека, готовых в любую минуту начать самостоятельную жизнь. А ведь только вчера они были еще малышами.

Едва занялся рассвет, Балабегим поднялась с постели и вышла на веранду. Огромный пес, увидев в такую рань свою хозяйку, поднял большую голову с обрезанными ушками и в ожидании посмотрел на худощавую, стройную женщину, приносившую ему пойло. Других обитателей дома свирепое животное к себе не подпускало. Балабегим потянулась вверх, хрустнула шейными позвонками и, надев на босые ноги носки, осторожно подошла к комнате в конце веранды, в которой жила Лейла. Дверь была еще заперта изнутри. Учительница больше никому не доверяла свою безопасность, решив заботиться о ней лично. Пожав плечами, Балабегим спустилась во двор. Утренняя свежесть обволокла ее, как мягкая шаль, которую подарил Балабегим на Гурбан байрамы брат Бибиляр — долговязый, рыжеволосый, веснушчатый и самый любимый из восьми братьев. А все потому, что родилась она с ним в один и тот же день и была всего лишь на полчаса старше Бибиляра. Широко зевнув, женщина взяла в руки лопату и выверенными ритмичными движениями вскопала небольшой участок земли. Потревоженные дождевые черви тут же возвращались в родную среду, молниеносно зарываясь в сырую землю. Наблюдая за их стремительными движениями, Балабегим почему-то вспомнила Дадаша, Саттара с сыном, Сакину, и ей стало еще тоскливей, чем минутой раньше. Как быстротечна и неуловима человеческая жизнь! Она еще разок ковырнула землю и в сердцах бросила старую лопату на взрыхленные жирные комья, ибо это занятие не развеяло тревожных мыслей, нарушивших ее покой. К тому же вдруг заныла поясница, о существовании которой до сего времени она и не подозревала. Окинув взором большой двор, на котором разместились ее дом и все остальное хозяйство, Балабегим тяжело вздохнула. Недалек тот день, когда здесь появится новая хозяйка. Придет на все готовое, получит, и пальцем не пошевелив, все то, над чем каждый день, каждый час не покладая рук трудилась Балабегим. А впрочем, ведь и она когда-то пришла в этот дом, не положив в его фундамент ни один саманный кирпичик. Видно, таков закон продолжения рода человеческого. И трудно с этим спорить. Только вот где тот дом, хозяйкой которого должна стать ее Махиля? Балабегим поняла, наконец, истинную причину своих ночных тревог. Махиля — дочь, которая уже была на выданье. Все ее сверстницы давно повыходили замуж, а имя Махили никто пока еще в качестве невесты не произносил. В возрасте своей дочери Балабегим уже выбирала женихов, которые обивали порог дома ее отца.

«Нужно принимать какие-то меры, — думала она. — А какие? Не буду же я свою дочь кому-то силком навязывать! Да и женихов в селе — раз-два и обчелся». Самый видный из них — Магомед, но Балабегим держала на Зулейху давнюю обиду. К тому же от Бирджагыз она узнала о том, что он влюблен по уши в сельскую учительницу. «Просто нужно чаще ходить с ней по родственникам...» — решила Балабегим и тут же отступила от своего решения: «Да разве ж ее, егозу, уговоришь...»

Балабегим и не замечала того, что жестикулировала руками в такт своим мыслям. Если б кто-то из нездешних увидел ее со стороны, скорее всего подумал, что у этой женщины не все в порядке с головой.

— Какие проблемы решаешь, сестренка? — послышалось вдруг за ее спиной, и Балабегим, резко обернувшись на знакомый голос, увидела своего любимого брата, недавно получившего чин майора милиции.

— Почему в такую рань приехал? Что-нибудь случилось? Как дети? Где твоя машина? — забеспокоилась женщина, вглядываясь в огромные глаза Бибиляра.

Они были ясны, как день, и в них то и дело, как в детстве, вспыхивали лукавые искорки, предвестники хорошего настроения брата.

— Не волнуйся, все живы и здоровы, машина за домом, а приехал я к тебе вот по какому делу... Всю ночь, можно сказать, думал... Отдавай-ка ты свою дочь Махилю за моего сына Эльдара.

«Эльдара? Этого крупного бугая с золотыми зубами?» — молнией пронеслось в голове Балабегим. Она вдруг представила рядом с парнем почти двухметрового роста свою пигалицу дочь и отчаянно замотала головой. Нет, не такого жениха она прочила своей непоседливой дочери. Перед тем как переехать в Алибайрамлы, Бибиляр со своей семьей жил в Карагадже, в отцовском доме, который стоял здесь же неподалеку, и Махиля с Эльдаром часто ходили вместе в школу. Помнится, тогда ее племянник, воображавший из себя первого на селе красавца, не удостаивал вниманием свою кузину, ухаживая совсем за другой девчонкой. Но в народе говорят: перед первым женихом двери закрывать нельзя. Действие этой мудрости предков она сполна испытала на себе и потому решила не гневить судьбу.

— А что, лучшего зятя мне и не сыскать, — сказала она, стараясь не обижать брата, — но надо бы и детей спросить. А вдруг у Махили есть кто...

Бибиляр не переставал смеяться глазами и, сев поудобней на цветные подушки, весело сказал:

— Да никого у нее нет, я уже расспросил всех родственников, у которых есть сыновья-женихи. Эльдар не будет против. У нас уже был как-то с ним этот разговор. Знаешь, что он ответил? «Незачем сестренке томиться в девках». Ты, главное, не беспокойся, я сыну дом новый отстроил, проблем у молодоженов никаких не будет. Эльдар — парень хозяйственный, не пьет, не курит, не гуляет, как иные. Он уже сам хорошо зарабатывает, вот сейчас в Россию поехал арбузы и дыни продавать. Вернется с деньгами — до уборки хлопка свадьбу и сыграем. Я ему свои «Жигули» подарю, а?

— Даже и не знаю, что тебе сказать, дорогой... Я тоже ведь всю эту ночь не спала, думая о судьбе дочери. Ты считаешь, так будет лучше?

— Уверен! Жить они будут отдельно, так что решай, на следующей неделе сватать приедем... Знаешь, а я иногда жалею, что уехал из села. Здесь так хорошо, а главное, тихо. Хотя не зря говорят, что в тихом болоте черти водятся...

— Это ты о чем? — встревоженно спросила Балабегим.

— Да письмо в наш райотдел пришло анонимное. Вообще-то, согласно постановлению партии мы такие писульки не рассматриваем, можно было и выбросить его в урну. Но такое же письмо было послано в ЦК партии... Сама знаешь, дыма без огня не бывает. Вот товарищ Фазилов и поручил мне, поскольку я родом из Карагаджа, очень деликатно во всем разобраться. Без твоей помощи мне, пожалуй, не обойтись. Ты у нас на язык крепка, как мужчина. Вот что, попроси-ка свою учительницу раздобыть мне образцы почерков учеников и хотя бы ее коллег. Это уже будет большая помощь в деле.

— А о чем письмо-то? — живо поинтересовалась Балабегим.

— В интересах следствия пока ничего сказать не могу. Вот если мы установим автора, тогда, пожалуй, и поговорим, потому что в этом письме упоминается и твое, сестричка, имя, и имя твоей постоялицы. Даже кое-какие фотографии есть. Вот такие-то дела... Да, кстати, кроме нас с тобой во всей деревне не спит еще Сельми. Я встретил ее по пути к твоему дому. Озабоченная какая-то, по-моему, опять в район направилась.

— А почему опять? — удивилась Балабегим.

— Эх, распустились вы тут без меня... По секрету скажу, она на днях была у нашего начальника милиции. Что бы ее могло туда привести?

— Ума не приложу, — задумчиво ответила Балабегим, — она настолько скрытный человек и так обособленно от всех живет. А после смерти Дадаша вообще замкнулась в себе. С мужем у нее нелады, так об этом вся деревня знает. Постой, а может, она на Гадира жаловаться ходила... Такого терпеливого мужика еще поискать надо. Ведь все в деревне думают, что карагадж подпилила Сельми, а он, услышав это от Гюльвары, так пригрозил ей, что знахарка и думать об этом забыла...

— Карагадж, говоришь... О нем тоже в письме написано... Не знаю, но наверняка и ее жалобу рассматривать поручат мне. Так что, может, вскоре опять встретимся. Ну да ладно, — спохватился Бибиляр, — поеду обратно, не то на работу опоздаю.

Балабегим проводила брата до ворот, взяла из сарая чистое эмалированное ведро, затянутое кипельно белой бязью, и направилась было к коровнику, как вдруг перед ней невесть откуда появилась Сельми. Бледная, с синими кругами под глазами, она походила на древнюю старуху, хотя была чуть моложе Балабегим.

— Соседка! Тебе, что, тоже ночью не спалось? — сказала она от неожиданности первое, что пришло в голову.

— Только ли этой ночью, я уж не помню, когда спала в последний раз как нормальный человек, — несколько грубо, с обидой в голосе ответила Сельми. — Да кому вообще в этой деревне интересно, как я живу, как изболелась душой, как терзаюсь от мысли о том, что привезла сюда орудие, повинное в смерти Дадаша... Кто хоть раз, кроме дедушки Халыга, постучал в двери моего дома?

Сельми и Балабегим связывало дальнее родство по линии матери, но никаких общих интересов между ними не было. И потому этих упреков Балабегим не понимала. Да, она давно не открывала двери своей односельчанки, но и та не была частым гостем в доме Балабегим, и потому столь ранний ее визит и незаслуженные укоры немало удивили хозяйку дома.

— Ты знаешь, какое сейчас время — у каждого полно своих забот, — стараясь быть хладнокровной, ответила Балабегим.

— Но то, что волнует меня, касается не каждого, а всех нас, понимаешь? Мне очень нужно поговорить с Лейлой, — тихо сказала Сельми, громко ломая суставы пальцев.

— Нельзя ли чуть попозже, она еще спит, — настороженно ответила Балабегим.

— Так буди ее скорее, у меня сердце горит от нетерпения.

Балабегим тут же поставила ведро на землю и, не задавая лишних вопросов, торопливо поднялась в дом будить учительницу. Такой человек, как Сельми, зря в такую рань тревожить других не станет.

— Послушай, дорогая, — полушепотом проговорила Балабегим, постукивая по двери костяшками пальцев, — там к тебе зачем-то Сельми пожаловала. Говорит, по очень срочному делу.

Лейла, туго соображая спросонок, о чем идет речь, услышав имя своей ненавистницы, широко открыла глаза:

— Сельми?! Что ей нужно? Опять начнет обвинять меня в смерти Дадаша!

— Бог мой, — оторопело проговорила Балабегим, — уж не за этим ли она в райотдел милиции ездила?

— Куда? Куда? — опешила Лейла и, осознав серьезность положения, быстренько надела пестрый халатик. Торопливыми движениями ополоснув лицо, она вышла на веранду, где уже стояла Сельми.

— Прости меня, если можешь, — не повышая голоса, заговорила жена Гадира, — и не держи на меня зла. Только сейчас я поняла, что во многом была неправа. Смерть Дадаша кому-то была нужна, это не просто несчастный случай. Ведь кто-то выкрал пилу из моего сарая.

Она сбивчиво, волнуясь, рассказала о своем недавнем посещении могилки Дадаша.

— Его смерть камнем лежит на моем сердце... Мне свет без него не мил... Бог ведь и детей мне не дал от Гадира, потому что я не желала их всем своим сердцем, а тех, что мы растили вместе, муж взял у своей сестры...

Лейла молча слушала исповедь Сельми, не понимая еще того, почему эта женщина избрала ее для излияния своей души.

— Я часто хожу на гору. Была там и несколько дней назад, когда туда именно на могилу Дадаша пришел Вагиф.

— Кто?! — удивилась Лейла, но сразу же вспомнила свой разговор с бывшим возлюбленным. — Он и меня расспрашивал о дяде Дадаше, сказав, что мужчины поручили ему как будущему юристу расследовать причину его смерти. Может, поэтому он и решил пойти на кладбище.

— Ты бы видела, как он рыдал на могиле... И если бы только это... Знаешь, что он упрятал в сырой земле?

Лейла отрицательно мотнула головой. Балабегим, затаив дыхание, внимательно смотрела на уста Сельми, из которых вот-вот должно было вылететь страшное признание.

— Тогда идемте со мной, словам вы все равно не поверите.

— Ты не возражаешь, если я приглашу Фазиля и Ализада? — спросила Лейла.

— Да хоть всю деревню, — уверенно ответила Сельми.

На гору поднялись вшестером. Фазиль сообщил о новости Мухтару киши, который всех замучил рассказами о ночном похитителе мотопилы, и тот решил собственными глазами посмотреть на злополучное орудие труда, ставшее причиной его бессонных ночей. Ализада тут же согласился сопровождать односельчан, поинтересовавшись, однако, тем, этично ли скрывать это от Вагифа.

— Но он же утаил от нас свой поход на кладбище, — возмутился Мухтар киши.

Мотопила, торопливо засыпанная землей, лежала все там же, где ее несколько дней назад спрятал Вагиф.

— Я думаю, нужно вызвать следователя, — растерянно пробормотал математик, обосновав свое предложение тем, что Вагиф может опровергнуть подозрения Сельми.

Балабегим приготовилась сообщить своим односельчанам об утреннем визите брата, но, вспомнив о его просьбе, промолчала.

— Фазиль прав, — поддержала коллегу Лейла, — нужно зафиксировать отпечатки его пальцев и следы от обуви. Тогда ему трудно будет отпираться. Ему ничего не стоит все отрицать. Вы-то сами пилу руками не трогали?

— Нет, — ответила Сельми, — я только до крови поранилась об ее острые зубья.

— Ждите меня здесь, — неожиданно громко сказал тихий Ализада. — Я сейчас привезу сюда Бибиляра.

Буквально через полчаса брат Балабегим и еще несколько работников следственных органов прибыли на кладбище...

На лезвии и рукоятке мотопилы оказалось так много различных отпечатков, что карагаджцы не на шутку расстроились.

— Конечно, когда Магомед принес эту штуку из сарая, я прикоснулся к ней, — глухо сказал Мухтар.

— Да, теперь, помимо образцов почерка, мне еще понадобятся и отпечатки пальцев. Но как их добыть, не вызвав подозрений у преступника?.. — задумчиво сказал Бибиляр и, достав из кармана небольшую резную трубку из орехового дерева, нервно закурил...

(Продолжение следует)